Антициклон

Чуть ли не на милю вокруг малыгинского сейнера стоял запах вареных креветок и жареных глосиков. Плоские, как ладони, глосики и головастые бычки гирляндами развешаны на вантах и на поручнях спардека.

— Живут же люди! — шумно втягивая в себя носом воздух, с притворной завистью вздыхал Витюня.

Платон Васильевич на палубе с полной горстью вареных креветок, лузгал их, как семечки, сплевывая скорлупу за борт.

Тендровской креветке, конечно, далеко до королевской красной креветки Мексиканского залива. С этим никто спорить не будет. Может, потому и зовут ее в народе не креветкой, а рачком. И продают на базаре стаканами, как семечки. Но все равно она вкусная. Даже вкуснее королевской. Так как сразу после вылова попадает в кастрюлю с кипятком, а не кочует с одного конца света в другой и месяцами не вылеживается по морозильникам.

Малыгин наблюдал, как осеевцы, отдав якорь, подваливали к борту его сейнера. Но ни во что не вмешивался. Приемом и креплением швартовых командовал помощник капитана — его сын, Николай Платонович.

Малыгин-младший был смуглолицым, подвижным и толковым рыбаком. Ему было под тридцать. И если бы не отец, Николай давно ходил бы уже в кэпбригах. Но Платон Васильевич уговорил правление не забирать от него сына до пенсии. Хотя мало кто верил в колхозе, что Малыгин не сегодня-завтра уйдет на покой. И, пожалуй, меньше всех верил этому сам Платон Васильевич. Дело тут не столько в здоровье Малыгина, сколько в его привязанности к морю и той громкой славе фартового кэпбрига, что сопутствовала ему многие годы.

— Привет Малыгиным! — вскинув руку над головой, поздоровался Осеев. — Может, дать рыбалинчику, чтоб лучше глосик брался?

— Для себя приберегите, одесские гуляки! — отозвался Малыгин-младший. — Хотя бы кислячком угостили.

— Пьянству — бой, Коля! Неужели тебе не знаком такой лозунг? — ответил Осеев, спустившись со спардека.

— А как же — знаком, Витя... Вся-то наша жизнь есть борьба, — в тон Осееву ответил Николай.

У Осеева с Николаем Малыгиным давно вошло в привычку при встрече обмениваться подобными легкими колкостями и подначками. Это им обоим доставляло удовольствие.

Вскоре рядом с осеевским становится сейнер Сербина. Из пяти бригад рыбколхоза «Дружба» в Одессе осталась одна гусаровская, чтобы дождаться приезда инженера Селенина и забрать его с собой в Тендру.

Как-то само собой получилось, что все кэпбриги собрались на сейнере Малыгина.

— Вас что, запах жареной рыбы притянул? — говорил Платон Васильевич. — Угостить глосиком? Тоже мне, рыбаки, наверно, и вкус рыбы позабыли...

На одутловатом лице Малыгина поигрывала снисходительная улыбка. Внушительное брюшко Платона Васильевича, вместе со светло-голубой шелковой майкой, переваливалось через крепко затянутый брючный ремень и колыхалось в такт движениям кэпбрига.

— Нашел чем хвастать, — буркнул Торбущенко. — Если бы скумбрией угостил...

— Не слушай его, Васильич, — перебил Костю Осеев, — и за глосика спасибо скажем. Правда? Давай, Погожев, двигайся поближе к «рабочему месту», а то эти оглоеды налетят, ни одного глосика не достанется.

— Всех накормлю. И партийного секретаря тоже, — бросил Малыгин с неприкрытой иронией. Погожев промолчал. Ему давно было известно, что Малыгин чуть ли не в глаза называл в колхозе тунеядцами всех тех, кто самолично не тянул сетку. Но ничего не поделаешь — передовой кэпбриг, за него горой высокое начальство.

Маленький, щуплый, пожилой рыбак — кок малыгинской бригады — принес целый противень жареного глосика и поставил на крышку трюма. Все дружно потянулись к противню. Глосики были еще горячие, коричневые на цвет и хрустящие.

— Молодец, Андреич, какую вкуснятину заделал, — хвалили гости кока и даже делали вид, что не замечают огромный синяк у него под глазом.

Когда кок ушел, Осеев спросил:

— Где это ваш орел без кранцев швартовался?

— Нес корзину с кулаками и споткнулся, — отозвался Николай Малыгин. — Будто вы нашего Андреича не знаете.

Андреича все знали хорошо. Когда он трезв — мухи не обидит. Но только стоит пропустить стакан-другой вина, как начинает «варнакать» и задираться.

Андреича стыдили на собраниях, вкатывали выговора, на время отстраняли от работы, но на большее ни у кого не поднималась рука. Все же он в колхозе со дня его основания. И после освобождения города от немцев одним из первых взялся за возрождение рыбколхоза. Куролесить в пьяном виде Андреич стал только последние полтора-два года. Видимо, на старости лет поослаб душой и телом. Кэпбриги долго «футболили» Андреича из одной бригады в другую, пока Платон Малыгин не взялся «дотянуть» его до пенсии у себя на сейнере...

Глава десятая

1

Сначала ветерок с лиманов их радует: хоть немного развеет духоту и можно будет ночью хорошо выспаться. Но потом на сейнера обрушилось столько комарья, сколько Погожев не видал за всю свою жизнь. Надстройка сейнера из белой превратилась в серую. Вокруг фонарей кишели такие плотные клубки серой массы, что сквозь них с трудом пробивался свет. За какие-то считанные минуты комарье заполнило кубрики, радиорубку, камбуз.