Антициклон

— Вовка, тарабань в эфир СОС! Комары заедают! — высунувшись из дверей кормового кубрика, кричал Витюня.

Но больше всего комарья набилось в капитанской каюте. Во-первых, каюта наверху, не надо долго ее комарам искать; во-вторых, Погожев с кэпбригом не сообразили вовремя закрыть дверь и выключить свет.

Погожев с Осеевым целый час усиленно дымили в каюте сигаретами. Чуть не задохнулись от табачного дыма сами, а комарам хоть бы хны.

— Может, взять одеяло и пойти на бак? Или на неводную площадку? — сказал Погожев обреченно. — Там хоть дышать есть чем.

— Хм, ну-ну, иди, Андрюха, — хмыкнул Виктор. — Покорми еще тех. А то они отощали, бедные.

Но Погожев не выдержал и вышел на палубу.

На соседнем сейнере кто-то из рыбаков лазил по палубе с длинным факелом в руках и совал его под плафоны, где были скопища комаров, и кричал:

— Налетай, получай свежежареных комаров!

Комарье вспыхивало и осыпалось мелкими, гаснущими на лету искрами. А вокруг плафона уже клубились тысячи новых.

— Хватит тебе базлать и вонь разводить! И чтоб у меня утром плафоны блестели. Ишь как замазюкал своим кадилом...

Это кричал Малыгин, приоткрыв дверь капитанской каюты. Голос у него был раздраженный и хриплый, слова отрывистые. Рыбаку с факелом не было и двадцати лет. Едва ли он знал, что такое кадило. Но он бодро отозвался:

— Полный порядок будет, Платон Васильевич! Я их трохи поубавил.

Что-то проворчав в ответ вахтенному и повозившись в темноте своей каюты, Малыгин вышел на палубу с сигаретой во рту. На плечах у него был накинут не то какой-то балдахин, не то халат, чуть не до самых пят, из-под которого выглядывали пальцы босых ног.

— Как вы тут уживаетесь с этими кровопийцами? — спросил Погожев Малыгина, почесывая искусанное тело.

— Черта лысого с ними уживешься, — проворчал Малыгин, не взглянув в сторону Погожева. Взгляд его был уставлен куда-то вверх, в темное южное небо, густо забрызганное звездами. Он даже тут, где всех их на равных паях кусали комары, оставался Малыгиным, гордым, независимым, самым удачливым кэпбригом.

Платон Васильевич потянулся, громко зевнул и, повернувшись к Погожеву, сказал:

— Вас не было и комаров здесь не было.

— Ну, конечно, какой же комар посмеет самого Короля лова тронуть! — раздался из каюты голос Осеева.

— А ты спи, если спишь, — незлобиво огрызнулся Малыгин.

Из каюты вышел Осеев.

— Никогда бы не подумал, что здесь столько комарья, — оказал он, кутая голые плечи в куртку. — Как пить дать, выживут из залива, сволочи.

— Ветер повернулся, вот и понанесло с лиманов, — сказал Малыгин. И, помолчав, спросил: — Что ты, Иваныч, насчет скумбрии кумекаешь? Болгарские рыбаки, наверно, что-нибудь, по-дружески шепнули тебе по рации.

Виктор пожал плечами:

— А я-то надеялся, что вы, старички, нам подскажете.

— Дожидайся. Все перевернулось в этом мире. И стариковские сказки — насмарку, — произнес Малыгин и затянулся сигаретой.

Они стояли так час или полтора: Малыгин у борта своего сейнера, Погожев с Осеевым — у своего, отбивались от комарья и решали проблемы рыбных запасов Азово-Черноморского бассейна.

В заливе ничто не шелохнется. Стоял полнейший штиль. Сейнера будто друг к другу припаяны. Но едва ли кто-нибудь из рыбаков спокойно спал в эту ночь. Сонно чертыхаясь и проклиная комарье, люди повылазили из душных кубриков, где было особенно муторно от комариного писка и, с одеялами в руках, разбрелись по палубам. Даже на спардеке поустраивались. Погожев пожалел, что не ему первому пришла мысль насчет спардека. Там все же хоть чуть-чуть овевает ветерком и, наверное, комарья меньше.

У Погожева не было никаких сил воевать с комарами и бороться со сном. Сказывалась вчерашняя бессонная ночь.

— Сморило, Андрей Георгиевич? Иди вздремни, а мы с Иванычем помасалим. Все равно ночь пропала, — произнес Малыгин. И в его прищуренных глазах мелькнуло что-то вроде иронического снисхождения: мол, ты хоть и партийный секретарь, а в кости слабоват. И не тебе тягаться в выносливости с нашим братом, рыбаками.

Конечно, рыбаки — народ выносливый. С этим спорить никто не будет. Тем более — Андрей Погожев, с его изрядно испорченным за войну «внутренним механизмом». Погожева задевало другое — малыгинское деление на «ты» и «мы». Платон Васильевич упорно не признавал Погожева своим человеком в рыбацком коллективе. Проскальзывало это и у других рыбаков. Но не так откровенно, как у Малыгина.

«Может, он где-то и прав? — подумал Погожев. — Я вместе с ними сеть не тяну. Не выхожу на светолов ставриды и всю ночь до утра не коченею под хлесткими декабрьскими ветрами. Заведовать клубом рыбаков — это еще не значит быть рыбаком. — Но тут же в нем вспыхивало что-то похожее на протест. — Заведовать клубом может, оно и так, — соглашался он. — А как секретарь партбюро? Секретарь партбюро наравне с председателем несет ответственность за все дела рыбколхоза».

Так думал он в промежутках между теми короткими урывками беспокойного сна, в котором провел конец ночи.