Антициклон

Погожев лежал и думал о стармехе Ухове. И одновременно старался представить, как бы он вел себя, очутившись у высотки, где его ранило второй и последний раз на войне. Погожеву и сейчас еще, спустя два с половиной десятка лет, нет-нет да и приснится группка берез и густой кустарник справа от них. Березки росли на вершине высотки. Ветки на них были пообломаны: одни снесены подчистую, другие свисали, как перебитые руки. Белые стволы густо поковырены пулями и осколками мин и снарядов.

Вначале Погожев все это видел в бинокль, из неглубокого овражка, где его стрелковый взвод сосредоточился для броска. Потом он видел это без бинокля. И совсем близко, близко от себя. Видел, когда упал и потерял сознание... Было это ранним летним утром. Солнце ярко освещало высотку... А накануне штурма, вечером, младшего лейтенанта Погожева принимали в партию. Его и еще троих из той же первой роты. До восемнадцати лет Погожеву не хватало полтора месяца. Но время и обстановка вносили в устав партии свои коррективы. И все коммунисты роты единогласно проголосовали «за». Происходило это в хатенке полусожженного села...

И только сейчас Погожев открыл для себя, что коммунистом на фронте он не был и суток. Раньше ему это как-то не приходило в голову.

От неподвижности у Погожева задеревенели руки и ноги. Но перевертываться, терять из вида высокое чистое небо ему не хотелось. Он так и плыл на спине, продолжая думать. Плыть на спине было легко. А когда перед тобой только бездонное небо — лучше думается. Это он тоже знал с детства.

Мысли Погожева перескакивали с одного рыбака на другого. Он пожалел, что до сих пор не состоялся у него разговор с Костей Торбущенко. «Хорошо бы его упрямство и необузданную вспыльчивость направить на дело». Думал о спокойной деловитости Виктора Осеева. «А впрочем, такая ли она у него спокойная? — тут же спрашивал себя Погожев. — С его прямотой характера едва ли можно рассчитывать на спокойствие. Особенно, когда дело касается моря и рыбы». Виктор прослыл чуть ли не на весь бассейн рыбацким интеллектуалом. В знаниях моря и рыбы с ним тягаться было не просто. Сколько прочитано им книг и статей по этому вопросу — другому кэпбригу и во сне не приснится. «Со временем из Виктора может получиться хорошая замена Гордею Ивановичу, — подумал Погожев и усмехнулся, мысленно представив, как бы отреагировал председатель на этот его «сюрприз». — Но, пожалуй, улыбаться мне рановато. Когда всплывет история с баркасом, будет не до улыбок. И, возможно, замена потребуется не председателю, а мне. И не «со временем», а в самый ближайший срок»...

Погожев медленно перевернулся со спины на живот. И только тут увидел, что находится у самого берега косы. Разгребая впереди себя ладонями воду, Погожев двинулся к песчаному пляжику. У него под ногами коричневые водоросли шевелились, как живые.

Песок на пляжике был желтый и мягкий, как шерсть.

Стармех был далеко от Погожева. Он все так же медленно шел по косе, в сторону Тендровского маяка, и смотрел в даль моря. «Когда и что тут происходило?» — старался догадаться Погожев, как-то по-новому окидывая взглядом залив и косу.

...В последних числах сентября 1941 года, после боев под Старой Дофиновкой, десантная группа моряков Дунайской флотилии командованием была срочно возвращена на свои корабли и в ту же ночь вышла в море с заданием пробиться на помощь Днепровской флотилии. Бронекатера, мониторы, транспортные суда, ощетинившись пушками и пулеметами, шли кильватерным строем в сторону потухшего Тендровского маяка.

Но старшина мотористов Иван Ухов все еще не мог прийти в себя после схватки под Старой Дофиновкой. Его беспокоило, жив ли их лейтенант Воронов? Он сдал его там, на поле боя, с рук на руки санитару, когда командир все еще был без сознания.

Старшина высунулся из квадратного люка моторного отсека и посмотрел на небо. Оно было в редких и почти неподвижных облаках, между которыми безмятежно поблескивали звезды. Он давно не видел такого спокойного неба над собой, где ни ракет, ни очередей трассирующих пуль, ни огня, ни дыма. Ухов на бронекатере был самым старшим по возрасту, ему перевалило за тридцать. Он был крепким в плечах, острый глазом, лучше других знал катер и море. Лейтенант Воронов ценил старшину мотористов и, когда они оставались вдвоем, называл его просто Фомич, так как тот был на пять лет старше своего командира. Салажата-первогодки меж собой звали Ухова «батей».

Мысли старшины оборвала где-то впереди ухнувшая батарея. И он мгновенно был у моторов. В отсеке поминутно звонил телеграф. Старшина то стопорил машину, то давал полный вперед, то малый назад.

Когда он опять высунулся из люка, чтобы дохнуть воздухом, было уже светло. В Днепровский лиман флотилия не пробилась. Очаков был взят врагом. Узкий проход в лиман перекрыт интенсивным артиллерийским и пулеметным огнем противника. Суда Дунайской флотилии, отбиваясь, отошли в сторону Тендровской косы.