Антология альтернативной литературы 1. Альманах

Но и тогда я понимал очень многое. Дети, которые занимаются плаванием, они как сельские. Очень развитые, и даже больше, чем сельские. В деревне детишки с младых лет видят, как быки ебут коров, ну, и тому подобные штуки. А на плавании ты лет с шести-семи видишь обнаженных людей, и прекрасно понимаешь разницу между полами. Тем более что плывет-то команда на одной дорожке.

Так что я пристраивался за девчонками, – когда те плыли брассом, по лягушачьи раздвигая ноги, – и смотрел. Неотрывно. Тренера даже нервничали. Но мне было похуй. Никто в мире не мог бы обвинить меня в педофилии – я был младше этих тринадцатилетних коров на полтора-два года. Мне нравилось рассматривать их щели. Некоторые, – со складками, – были особенно привлекательны. Но, конечно, никакой конкуренции эти девушки моей Саре составить не могли. Моя двадцатилетняя женщина, она ждала меня, сидя на низком бортике бассейна, залитого морской водой.

И дельфины весело перемигивались у ее ног.

А я дрочил, глядя на нее, дрочил так и этак. Изучил Камасутру – мне надо было быть готовым к тому моменту, когда мы встретимся, прочитал все статьи в журнале «Ровесник» про еблю, просмотрел даже тайком в сраном советском салоне, заплатив за это рубль с полтиной, фильм про секс. Я стал страшно опытный. Я не просто дрочил, но мысленно вытоворял с Сарой такие штуки, что…

Уверен, и Саре это нравилось. И, как все американки, она была не очень ревнива и понимала, что к чему. Так что, когда на соревнованиях в каком-то Североморске, или где там у них, подводные лодки целятся карандашами сраных ракет в подбрюшье НАТО – ко мне в номер пришла девчонка из соседней команды, и спросила, умею ли я ебаться, я сказал – ну, конечно. А что? – спросил я. Она уже ебется, объяснила мне девчонка, а ее парень-старшеклассник уехал в Омск на полгода, и вернется только к лету. Лето, зима, какая на хуй разница на этом ебанном Севере, подумал я. А ебаться ей охота, и ребята постоянно говорят, что у меня большой член и яйца, поэтому давай поебемся, продолжила девочка. Я сказал о’кей, и отложил книгу «Человек-дельфин». Она легла под одеяло – ебучее колючее советское одеяло, какое давали во всех ебучих гостиницах Советского Союза – и разделась под ним. Легла на меня, и мы поебались. Ей было четырнадцать лет и она была перворазрядницей, мне тринадцати еще не было, и шел я на второй взрослый. Спинист и брассистка. У нее еще были крашеные волосы, она этим гордилась. Нет не на пизде, на пизде она их сбривала, чтоб из под купальника не выбивались.

Потом мы еще пару раз поебались, потому что она лишилась девственности всего месяц назад и входила во вкус. Скажешь кому-нибудь, скажу, что ты наврал все, и мой пацан тебя убьет, – сказала она. Когда она ушла, я достал «Человека-дельфина», и вздрочнул.

Что делал? – спросил меня парень, которого подселили ко мне в номер, и который вернулся из города.

Выебал Олю из команды «Альфа», ну, у которой парень в Омск уехал, – сказал я.

Пиздишь, – сказал он.

Вот, – сказал я, – она трусы забыла. Потрогай, они еще скользкие.

Круто! – сказал он, нюхая трусы. – Еосподи, глазам своим не верю. Ты ЕБЕШЬСЯ? Блядь, да это всей команде надо рассказать!

Ну, а что здесь такого? – скокетничал я. – Расскажи, конечно!

Хочешь, сяду на шпагат и достану яйцами рубль? – спросил он.

Не достанешь, – сказал я.

Спорим на рубль? – спросил он.

Давай, – сказал я.

Мы бросили рубль на пол, он снял штаны и сел на шпагат, и яйцами коснулся рубля.

Я проиграл.

* * *

Несмотря ни на что, я был верен Саре. Ну, в смысле, душой.

Когда мне было тринадцать, мы перебрались в Молдавию. Случилось ГКЧП. Или случился? Не знаю. Я видел телик. Несколько испуганных дядек сидели за столом перед кучей ебанутых журналистов и те издевались над пожилыми людьми. Мне было жаль и тех и других. Потом показали танки и людей, которые улюлюкали и бросали в танки бревна.

Дети, – сказала мать торжественно, – это Демократия свергает режим! Только бы не Совок снова, только не это!!!

После этого она поехала к отцу, на Север, помогать ему собирать пожитки, чтобы вернуться в Демократическую, блядь, Молдавию. И оставила нам с братом двести рублей на две недели. Тут-то и случилась очередная денежная реформа, и эти деньги обернулись ничем. Мы неделю жрали одну черешню, которую воровали в садах за домом, и срали от этого, как заведенные, ослабли страшно, я даже дрочить не мог, только лежал в углу на матрасе, мебели-то не было, да постанывал, а брат готовил мне единственное лекарство, которое мы могли тогда себе позволить – крепкий чай.

Но книга «Человек-дельфин» была со мной. Я глядел в нее, когда мне становилось совсем худо.