Антология гуманной педагогики

Мне думается, я одержу победу над самим собой и из Ланувия направлюсь в тускульскую усадьбу; ведь или мне следует навсегда отказаться от того владения (ведь скорбь останется та же, только более скрытая), или уж не знаю, есть ли разница – теперь ли я приеду туда или через десять лет; ведь то воспоминание не сильнее тех, которые беспрестанно гнетут меня дни и ночи. «Так что же, – скажешь ты, – литература нисколько не помогает?». Опасаюсь, как бы именно в этом не было даже наоборот; ведь я, пожалуй, был бы более тверд, так как в образованном уме нет ничего грубого, ничего нечеловеческого.

Титу Помпонию Аттику, в Рим. Att., XIII, 1. Тускульская усадьба, 23 мая 45 г.

1. Цицерону ты написал так, что не было возможности написать ни строже, ни сдержаннее и в большей степени в том духе, в каком я сам хотел бы более всего; вполне благоразумно – также Туллиям. Итак, либо это принесет пользу, либо следует действовать иначе.

Титу Помпонию Аттику, в Рим. Att., XIII, 32. Тускульская усадьба, 29 мая 45 г.

2. Пришли, пожалуйста, обе книги Дикеарха «О душе» и «О спуске»; «О тройном государственном устройстве» я не нахожу, как и его письма, которое он послал Аристоксену. Эти три книги я очень хотел бы теперь иметь: они пригодились бы для того, что я обдумываю. «Торкват» – в Риме; я послал распоряжение, чтобы тебе дали; «Катула» и «Лукулла» ты, я думаю, получил ранее. К этим книгам прибавлены новые предисловия с похвалой каждому из них. Хочу, чтобы у тебя были эти сочинения, и есть кое-какие другие.

Титу Помпонию Аттику, в Рим. Att., XIII, 19. Арпинская усадьба, 30 июня 45 г.

2. Речь о Лигарии, как вижу, прекрасно разошлась благодаря твоему авторитету. <…>

3. В вопросе с Варроном причина – как бы не показаться славолюбивым – не подействовала бы на меня (ведь я решил не включать в диалоги никого из тех, кто жив); но так как ты питаешь, и что это желательно Варрону, и что он придает этому большое значение, я полностью закончил – не знаю, насколько хорошо, но так тщательно, что ничто не может быть выше – все Академическое исследование в четырех книгах. В них <…> я отвечаю сам; ты – третий в нашей беседе. Если бы я предоставил Котте и Варрону рассуждать друг с другом, как ты советуешь в последнем письме, я был бы безмолвным действующим лицом.

5. В этих «Академиках» я, как ты знаешь, вел беседы с Катулом, Лукуллом, Гортенсием; они, разумеется, не соответствовали действующим лицам, так как были слишком учеными и, казалось, никогда им даже не снились. <.. >

Титу Помпонию Аттику, в Рим. Att., XIII, 22. Арпинская усадьба, 4 июля 45 г.

3. Предпочитаю, чтобы мои сочинения были только у тебя, но чтобы они отдавались на сторону тогда, когда мы оба призна'ем нужным. Я и не ставлю в вину твоим переписчикам, и не осуждаю тебя, и тем не менее написал тебе кое-что другое, – что у Цереллии есть кое-что, которое она могла получить только от тебя. Бальба же, как я понимал, следовало удовлетворить; я только не хотел, ни чтобы Бруту было дано устаревшее, ни чтобы Бальбу – начатое. <.. >

Титу Помпонию Аттику, в Рим. Att., XIII, 38. Тускульская усадьба, около 4 августа 45 г.

2. Теперь помоги мне, мой Аттик, советом, – «правдой ли на более высокую стену», то есть открыто ли мне презирать и отвергнуть этого человека, или хитрыми обманами; ведь как у Пиндара, так «у меня разум колеблется, сказать правду». Вообще к моему нраву более подходит первое, но второе, пожалуй, – к обстоятельствам. Ты же считай, что я убежден в том же, в чем ты сам убедился. Со своей стороны, сильно опасаюсь, что буду застигнут в тускульской усадьбе[118]. На людях это было бы более легким. <…>

Титу Помпонию Аттику, в Рим. Att., XIII, 41. Тускульская усадьба, 8 или 9 августа 45 г.

1. Да, я послал Квинту твое письмо к сестре. Так как он сетовал на войну между сыном и матерью и говорил, что по этой причине он покинет дом для сына, то я сказал, что тот – матери благожелательное письмо, тебе – никакого. Первому он удивился; что же касается тебя, то он признал свою вину в том, что часто в резких выражениях писал сыну о твоей несправедливости к нему. Что же касается его слов, будто он смягчился, то я, прочитав ему твое письмо, намекнул «хитрыми обманами», что я не буду сердит. Ведь тогда и было упомянуто о Кане[119].

Публию Корнелию Долабелле. Fam., IX, 12. Помпейская или формийская усадьба, около 17 декабря 45 г.