Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах

Отношение между религией и этикой в жизни народов есть одно из наиболее запутанных исторических явлений, дававшее во все времена повод к самым противоположным воззрениям. Большинство людей, видя, что среди предписаний религии некоторые имеют этический характер, и чувствуя, что от нарушения этического закона их часто удерживает страх перед религией, привыкло думать, что этика есть по самому своему существу только часть религии, которая вместе с нею возникла, на нее опирается и без нее немыслима. Однако с древнейших времен и доныне всегда находились в противоположность к этому мыслители и ученые, которые отлично видели, что между религией и этикой не всегда бывает полное согласие, что этика часто отделяется от религии и идет собственным путем, не дожидаясь, чтобы религия озарила его своим светом. Это обстоятельство привело их к убеждению, что религия и нравственность суть два различных жизненных явления, имеющие каждое свой особый корень в человеческом духе, и что лишь после того, как они развились и окрепли, они соединились вместе и переплелись друг с другом своими ветвями — на пользу нравственному развитию, с одной стороны, и во вред ему, с другой. Религия, смиряя сердце человека перед высшими существами, безмерно превосходящими его, не может представлять их себе иначе, как одаренными всеми теми достоинствами, в которых человек полагает высшее совершенство, как идеал, который возвышается над всем; она должна, следовательно, приписать им также и высшие нравственные качества в соответствии с тем идеалом нравственного совершенства, который выработало себе нравственное чувство в процессе своего собственного развития. Это воплощение нравственного идеала в верховных и бессмертных существах, которые властвуют над судьбой человека и по своему усмотрению причиняют ему добро или зло, должно было принести огромную пользу развитию нравственной воли человека — путем ли любви, вызывая в нем желание по мере сил уподобиться своему властелину, или путем страха, указывая ему в этом уподоблении средство умилостивить своего Бога и отвратить от себя Его гнев. Но, с другой стороны, это же самое воплощение послужило препятствием на пути развития нравственности со стороны содержания. Ибо и нравственность, как всякое другое культурное благо, не дается человеку с самого начала в совершенном виде, а развивается медленно и постепенно, от поколения к поколению. И в начале своего развития, в те древние времена, когда религия впервые сталкивается с нею, она еще находится на очень низкой ступени: нравственное чувство еще не возмущается тогда против многих поступков, которые позднее считаются тяжкими нравственными прегрешениями, и нет надобности говорить, что оно не заботится о чистоте душевных качеств и сердечных помыслов. И вот это-то нравственное содержание, которому еще недостает самого главного, и составляет тот «идеал», который воплощается в древнейшем образе божества и к которому древний человек подымает свой взор с любовью и страхом. И поэтому, по мере того, как нравственное чувство с течением времени поднимется на более высокую ступень, и многое, в чем человек прежде не видел никакого зла, а часто даже видел высшее достоинство, теперь представляется ему чем-то низким и отвратительным, религия неизбежно становится препятствием на его пути, потому что она охраняет в чистоте и неприкосновенности тот нравственный характер божества, который создали предыдущие поколения, так что верховные существа оказываются ниже людей, и их действия дают повод злодеям для своего оправдания. Так, мы встречаем у греческих и римских писателей (Платона, Лукреция и др.) постоянные жалобы на современную им религию, которая ставит перед верующими божественный идеал, в нравственном отношении значительно уступающий им самим, и тем поощряет преступников, которые говорят себе: «Если это делает бог, то почему же я, смертный человек, не стал бы этого делать?» (Теренций). Но мало того, что эти боги своими собственными поступками удаляют из сердца человека страх перед преступлением, они еще иногда прямо повелевают ему считать дурное хорошим и вменяют ему в религиозную обязанность такие действия, которые нравственность уже признала дурными. «Столько зла причинила людям религия!» — гневно восклицает Лукреций, рассказав о судьбе Ифигении[101], которую греки принесли в жертву своим богам.