Антология кинизма

⁵² Когда народ обеспечен всем необходимым, они боятся его наглости; когда же приходит нужда, страшатся его гнева. Они никогда не уверены в своей безопасности: отправляясь на чужбину и оставаясь дома, показываясь на народе и живя в одиночестве; они не смеют пойти даже туда, где вполне безопасно, ибо повсюду им чудятся засады и заговоры.

⁵³ Каждый из них припоминает известные им случаи смерти тиранов и когда-либо направленные против них заговоры. Всё это они считают дурным для себя предзнаменованием, и они так напуганы, будто им предстоит умирать много раз всеми этими смертями. Они всегда хотят за всем уследить и не терять ничего из виду, ибо ожидают удара с любой стороны, но именно этого-то они и не могут делать из-за чувства стыда и страха; ведь насколько заметнее страх властителя, настолько смелее вступают люди в заговор против него, презирая за трусость.

⁵⁴ Вот так и живут тираны, словно запертые в тесную клетку, со всех сторон утыканную направленными против них мечами, почти касающимися их тел.

⁵⁵ Не только тела, но и самой души тирана так близко касаются острия мечей, что даже в Аиде самому Танталу, которому, как говорят:

грозит над головой висящий камень[317]

,

приходится значительно легче. Ведь Танталом больше, не владеет страх смерти, а тирану, пока он жив, грозят такие муки, какие выпали Танталу только после смерти.

⁵⁶ У тех, кто стал тираном в каком-нибудь городе или небольшой стране, есть возможность бежать куда-нибудь и жить там изгнанником, но никто ещё не испытывал любви к тирану, а, напротив, все ненавидят его, относятся к нему подозрительно и ждут только удобного случая, чтобы выдать обратно его жертвам. Ну а тем, у кого под властью находится множество городов и народов, кто владеет огромной страной, как, например, персидский царь, тому невозможно никуда убежать, даже если к ним наконец придёт понимание меры всего содеянного ими зла и кто-нибудь из богов лишит их счастливого неведения.

⁵⁷ Тираны никогда не живут в безопасности, даже если они превратятся в бронзу или железо. И в таком виде им грозит гибель — быть разрубленным на куски или пущенным в переплавку.

Если кто-нибудь рискнёт говорить с тираном откровенно, тот выходит из себя, пугаясь этой смелости в речах; если же кто говорит раболепно и униженно, то само это раболепие кажется ему подозрительным.

⁵⁸ Говорят с ним как с равным — считает, что над ним глумятся; унижаются — думает, что обманывают. Когда бранят, оскорбляется намного сильнее, чем любой другой, ибо, властелин, он слышит о себе только дурное.

⁵⁹ Его хвалят, он не радуется, потому что не верит в искренность похвал. В окружении самых прекрасных и роскошных сокровищ, которыми тиран владеет, он чувствует себя самым обездоленным. На любовь или дружбу он не может рассчитывать: воспитатель диких львов испытывает к своим питомцам больше любви, чем придворные и приближённые к тиранам.

⁶⁰ А я иду туда, куда мне заблагорассудится, совсем один, хоть ночью, хоть днём, — сказал в заключение Диоген, — и я не испытываю никакого страха, когда прохожу, если нужно, без жезла глашатая по военному лагерю и даже через разбойничий привал. На своём пути я не встречаю ни врага, ни недруга. Если исчезнет вдруг всё золото мира, всё серебро, вся медь, меня это ничуть не встревожит.

⁶¹ Если землетрясение уничтожит даже все дома, как это случилось некогда в Спарте[318], если погибнут все овцы и нельзя будет изготовить одежды, если неурожай охватит не только Аттику, но и Пелопоннес, Беотию и Фессалию, как это уже, по слухам, бывало и раньше, моя жизнь не станет от этого ничуть не хуже, не беднее.

⁶² Разве можно мне стать ещё более нагим, чем теперь, или ещё более лишённым дома? Всё мне пойдёт на пользу — и яблоки, и просо, и ячмень, и вино, и самые дешёвые бобы, и жёлуди, испечённые в золе, и кизиловые ягоды, которыми, как рассказывает Гомер[319], Кирка кормила спутников Одиссея, и, питаясь которыми, могут существовать самые крупные животные.

VIII. Диоген, или О доблести

¹ Когда Диоген, уроженец Синопы, был изгнан из своей родины, он пришёл в Афины, ничем не отличаясь по своему обличью от беднейших нищих, и застал там ещё немало сподвижников Сократа — Платона, Аристиппа, Эсхина, Антисфена и Евклида Мегарянина; Ксенофонт в это время был в изгнании за своё участие в походе Кира[320]. Диоген вскоре проникся презрением ко всем, кроме Антисфена; с ним он общался охотно, но хвалил, впрочем, не, столько его самого, сколько его учение, полагая, что только оно раскрывает истину и может принести пользу людям;

² сравнивая же самого Антисфена с его учением, он нередко упрекал его в недостаточной твердости и, порицая, называл его боевой трубой — шума от неё много, но сама она себя не слышит.

Антисфен терпеливо выслушивал его упреки, так как он восхищался характером Диогена,