Антология кинизма

Я, со своей стороны, пожалуй, сравню теперь оба эти образа жизни: этот, будто бы столь великолепный и разнообразный, я сравню с жестокой тюрьмой, в мрачной глубине которой томятся несчастные люди; ноги их закованы в крепкое железо, вокруг шеи у них тяжёлая цепь, а на обеих руках висят ужасные оковы; они грязны, находятся в постоянной тревоге и стенаниях. Но со временем и от ежедневной привычки они даже там находят себе радости: иногда напиваются допьяна в своей тюрьме, орут песни, набивают желудок, предаются любви. Но не наполняет это спокойствием никого из них: всего они страшатся, ни во что не верят и помнят постоянно о своих несчастьях. Так, в каждой тюрьме можно услышать одновременно и пени и песни, и стенания и пеаны.

Далее, я сравню другой образ жизни с человеком здоровым, живущим светло и чисто: его ноги и руки не связаны, он свободно поворачивает шею, поднимает взоры к солнцу, видит звёзды, различает день и ночь, спокойно ожидает прихода времён года, чувствует дыхание ветра и наслаждается чистым и вольным воздухом; его я сравню с человеком, который обходится без наслаждений, а вместе с тем и без оков, кто не пьянствует, не предается любовным страстям, не набивает свой желудок, не стенает, не поёт хвалебных гимнов, не распевает песен, не плачет и не наедается до ожирения, но лишь настолько, чтобы жить с лёгким и необременённым желудком.

Какой из этих двух образов жизни надо признать счастливым? Какую жизнь счесть достойной сожаления? Какую избрать? Неужели ту жизнь, неразлучную с тюрьмой и ненадёжную? Неужели мы дадим обольстить себя горьким и жалким удовольствиям, в которых

Вместе смешались победные крики и смертные стоны?[354]

Нет, ты не хочешь этого, моя несчастная душа.

⁵ Но оставь все эти образные сравнения вместе со сказками и обратись к человеку, жившему не во времена Крона, но в самой гуще нашего железного века, человеку, освобожденному Зевсом и Аполлоном[355].

Он не был ни уроженцем Аттики, ни дорийцем, он не был вскормлен Солоном и не был воспитан Ликургом[356] (ведь ни страны, ни законы не порождают доблестей), но происходил он из Синопы на Понте.

Спросив совета у Аполлона[357], он сбросил с себя все узы окружающего мира и освободился от его оков; свободный, он стал обходить землю, уподобясь птице, обладающей разумом, не боясь тиранов, не подчиняясь насилию закона, не обременяя себя общественными делами, не тревожась о воспитании детей, не сковывая себя браком, не занимаясь обработкой земли, не обременяя себя военной службой и не промышляя морской торговлей; напротив, он осмеивал всё это — людей и их занятия, подобно тому как мы смеёмся над малыми детьми всякий раз, как видим их с увлечением играющими в бабки, когда они бьют и получают удары, отнимают и в свою очередь отдают. Он жил жизнью царя, не знающего страха, и свободного, он не проводил времени зимой среди вавилонян и не обременял собою мидян в летний зной[358], но вместе с временами года переселялся из Аттики на Истм, а с Истма снова в Аттику.

Его царскими чертогами были храмы, гимнасии и священные рощи, его богатством, не вызывающим никакой зависти, надёжным и неотъемлемым, была вся земля и её плоды, были рождённые землёй источники, которые изливали для него питьё щедрее, чем весь Лесбос и Хиос[359].

Он любил чистый воздух и свыкся с ним так же хорошо, как львы, и не старался избежать того, что временами посылает Зевс, и не прибегал ни к каким ухищрениям, чтобы создавать для себя тепло зимой, а летом освежать себя прохладой. Был он поистине настолько привычен ко всему на свете, что при таком образе жизни оставался здоровым и сильным и дожил до глубокой старости, он никогда не нуждался в лекарствах, ни в железе, ни в огне[360], ни в Хироне, ни в Асклепии, ни в Асклепиадах[361], ни в предсказаниях прорицателей, ни в очистительных обрядах жрецов, ни в пении магов-заклинателей.

Когда Эллада была охвачена войной и все нападали на всех,

В поле сходились недавно, стремимые бурным Ареем[362]

,

лишь он один призывал к миру, он, невооружённый среди вооружённых, мирный среди сражающихся; его сторонились беззаконные тираны и доносчики, ибо он обличал дурных людей, обличал не словесными ухищрениями, докучливо порицая их, но делами, сопоставляя всякий раз дела их и свои. Обличая, он всегда достигал цели и был миролюбивым. Поэтому против Диогена не выступил ни Мелет какой-нибудь, ни Аристофан, ни Анит, ни Ликон[363].

⁶ Итак, как же мог Диоген не отдать предпочтения такому образу жизни, который он добровольно избрал себе, который ему указал Аполлон и восхвалил Зевс и которому удивляются все, кто имеет разум?

А чем, кроме непосредственной пользы дела, может руководствоваться тот, что не по собственному выбору приобрёл что бы то ни было?