Антология народничества

[…] Зовут меня Александр Константинов Соловьев, 33 лет, постоянного местожительства не имею с 1876 года, коллежский секретарь в отставке, женат. […] Знаю кузнечное ремесло, читаю по-французски и по-немецки, хотя не совсем свободно; собственного имущества, движимого и недвижимого, не имею, под судом не был. Я окрещен в православную веру, но в действительности никакой веры не признаю. Еще будучи в гимназии, я отказался от веры в святых и стал деистом, признавая одного только Бога; а впоследствии, под влиянием размышлений по поводу многих прочитанных мною книг, чисто научного содержания и, между прочим, Бокля[164]и Дрепера[165] я отрекся даже и от верований в Бога, как в Существо сверхъестественное.

Родился я в г. Луге, с. – петербургской губернии, где отец мой состоял на службе лекарским помощником в имении великой княгини Елены Павловны[166], первоначально учила меня мать чтению и письму, потом поступил я в местное приходское, а затем в уездное училище. Учился я прилежно и переходил из класса в класс с наградами; после того поступил в с. – петербургскую 3-ю гимназию, на счет сумм великой княгини Елены Павловны, и до окончания курса жил в пансионе. Окончив гимназический курс в мае или июне 1865 года, я в сентябре того же года перешел в с. – петербургский университет по юридическому факультету. […]

В мое время в университете беспорядков между студентами не было, особенно близких товарищей-студентов не имел и не был близко знаком с кем-либо из воспитанников других учебных заведений. […]

Уже в ту пору я часто останавливался на мысли о деятельности, которая предстояла мне по выходе из университета. Я знал, что многие, по окончании курса, добиваются составить себе карьеру службою, но меня это не прельщало; мне хотелось посвятить себя на служение народу, бедность и нужды которого я близко принимал к сердцу. На ненормальные условия тогдашнего общественного строя впервые натолкнуло меня учение о вменяемости преступлений: изучая этот вопрос, я пришел к убеждению, что всякое человеческое действие есть продукт среды, известных обстоятельств и условий жизни, а следовательно и то, что признается преступлением, в сущности есть только результат неудовлетворительных условий государственного и общественного порядка. Под влиянием такого убеждения, размышляя о средствах, при помощи которых можно было бы изменить существующий общественный строй, естественно начал сочувствовать учению социалистов. С такими воззрениями я вышел из университета, но […] вышел, главным образом, по недостатку средств продолжать университетское образование. Желая в то же время быть ближе к народу, я обратился к попечителю с. – петербургского учебного округа с прошением о назначении меня учителем уездного училища […] и получил место учителя торопецкого уездного училища, где преподавал историю и географию. На этой должности я работал усердно, но был враг всяких формальностей, признавая их излишними для педагогической деятельности; кроме занятий по училищу, я имел также и частные уроки. Во время моей деятельности в качестве учителя я постоянно задавал себе вопрос: насколько она может быть полезна для народа? Ведь училище посещали только дети буржуазов, лиц привилегированных, а дети крестьян не имели возможности учиться там; поэтому я брал себе несколько крестьянских мальчиков для обучения, а когда открылась школа в тюрьме, взял на себя преподавание и здесь, но был лишен возможности исполнить то, что считал необходимым. […] Так как всегда моим крайним желанием было служить народу, и я был убежден, что более принесу ему пользы, если буду сельским учителем, то, не отказываясь еще от должности уездного учителя, я ходатайствовал перед земством дать мне место учителя сельского, хотя бы и с небольшим жалованием, но с условием разрешить мне устроить подвижную школу. Мне отказали потому, вероятно, что правительство вообще подозрительно смотрело на подобные школы. Спустя некоторое время я оставил службу. […]

Выйдя в отставку, я поступил в кузницу, устроенную близ Торопца, в селе Воронине, дворянином Николаем Николаевым Богдановичем* […] Я работал наравне с другими рабочими, но жалованья не получал потому, что еще только учился; впрочем, содержание себя мне ничего не стоило, ибо я жил в семействе Богдановича. Я пробыл там года полтора, но не входил ни в какие особенно близкие отношения к крестьянам и не пропагандировал, так как Богдановичем, при самом поступлении моем в кузницу, поставлено было непременным условием отнюдь не пропагандировать. […]

Живя в селе Доронине, я женился на Екатерине Михайловне Челищевой[167], которую знал еще девочкою, лет 11-ти, симпатизировал ей, принимал в ней участие и старался помогать развитию ее детского ума посредством разговоров с ней и доставления ей возможности заняться серьезным чтением. Женился я по собственному желанию, не зная даже того, есть ли у Челищевой какие-либо денежные средства, и брак наш был заключен без всякого постороннего участия и с согласия ее матери. […]