Антология народничества

Вскоре после свадьбы мы отправились в Петербург, где я пробыл полтора месяца и жил преимущественно у родных, а жена проживала на Прядильной улице, по выданному мною ей свидетельству; иногда я ходил к ней ночевать. В то время я виделся в Петербурге со своими товарищами, т. е. с лицами, принадлежащими к одной со мною партии; их имен и фамилий, а также мест, где я бывал, называть не желаю, дабы не привлечь к моему делу людей, быть может, ни в чем не виновных. […]

В 1877 г., с открытием навигации, в марте или апреле, я отправился в Самару, прожил там два месяца, затем жил в Самарской губернии, построил там собственную кузницу (в какой местности сказать не желаю) на деньги, оставшиеся от полученных мною 350 руб.; других средств я никаких не имел, пособий от благотворителей никогда не получал, а имел средства к жизни от товарищей, разделяющих мои воззрения. […] Из самарской губернии переезжал я в воронежскую, тамбовскую и саратовскую, а потом опять в тамбовскую и воронежскую, но кузнечным ремеслом более уже не занимался; ездил я таким образом до конца декабря 1878 г., когда возвратился в Петербург. Во время своих поездок я часто беседовал с крестьянами о причинах неудовлетворительности настоящего экономического их положения, они слушали меня охотно, любили меня. […]

Я признаю себя виновным в том, что 2 апреля 1879 года стрелял в государя императора, с целью его убить. […]

Мы социалисты-революционеры, объявили войну настоящему строю, объявили войну правительству, которое только силою миль она штыков поддерживает этот рабский строй. […] Мы, таким образом, в принципе враги правительства, враги государя. Я лично никогда и прежде не имел верноподданических чувств, а когда стал убежденным социалистом-революционером, то к царю, как врагу народа, мог питать только враждебные чувства. Как тени проходят в моем воображении мученики за народ (целыми сотнями безвременно погибшие) и возбуждают к мщению фигурировавшие в целом ряде больших политических процессов и безвременно погибшие. Затем картины страданий братьев по убеждениям, томящихся в центральной тюрьме – вот это разжигает ненависть к врагам и побуждает к мщению. Но после всего этого мысль о цареубийстве все еще была чужда мне.

Но вот новые оргии самодержавия до глубины души возмущают и дают чувствовать то позорное иго, которое молча несет русское общество. В Харькове, в Петербурге невинных студентов избивают нагайками (студентов, которые откликнулись). Затем возмутительные сцены при стачке рабочих на Новой канаве. Но и тут я не был близок к мысли о цареубийстве, хотя приветствовал бы это событие, если б оно случилось помимо меня.

После покушения на жизнь Дрентельна[168] и последующих репрессалий у меня явилась мысль о цареубийстве самопожертвованием сперва смутная, а потом она приняла определенную форму, в которой и выразилась 2 апреля.

(Мне говорят, что моим поступком на несколько лет задержал прогресс родины. Я этого не вижу. Последние шаги были не вперед, а назад) […]

[…] У меня, как и у Веры Засулич, явилось желание чем-нибудь ответить на все зверства. Я действовал по собственному чувству и убеждению, а не вследствие постороннего влияния и не по жребию. В среде партии, к которой я принадлежу, не существует того деспотизма, который бы стеснял свободу действий каждого отдельного члена; напротив того, все члены партий настолько преданы делу и народу, что нет даже места какому-либо принуждению для того, чтобы заставить другого взять на себя то или иное действие, которое, по общему убеждению, необходимо для достижения общей цели. […]

Решившись на убийство государя императора, я не рассчитывал ни на спасение, ни на какую-либо помощь для себя, но я был убежден, что своим поступком не изменю к худшему строя нашего общества, что вреда родине я не принесу, а пробужу ее и заставлю вдуматься в свое положение. Хотя, как я уже сказал, решился на этот поступок по собственной воле, однако убежден, что действовал вполне в духе моей партии и что она от меня не отречется, потому что, если бы даже мой поступок, вместо изменения общественного порядка к лучшему, вызвал реакцию, то она не могла бы быть продолжительною и должна была бы вызвать, в свою очередь, взрыв неудовольствия в народе. Каждое из таких действий, которым решился я приносить долю пользы, пробуждает общество, и доказательством этого может служить, между прочим, то, что после покушения на жизнь генерала Дрентельна газеты «Новое Время» и «Голос» очень ясно указывали на необходимость конституции.

Я не могу ясно представить себе новый строй жизни, но думаю, что человечество должно дойти до такого совершенства, когда каждый будет удовлетворять всем своим потребностям, без всякого ущерба для других, и это убеждение выработалось у меня давно, и на то, чтобы оно сложилось, влияло, между прочим, чтение многих книг экономического содержания, как, например, сочинения Милля[169], с примечаниями Чернышевского, и Маркса (последнее я читал в Торопце). […]

9. А. Д. Михайлов