Антология осетинской прозы

— Ты прав, малыш! Святая ложь для матери почти что правда… Наверное, и комиссар был прав. «Ты, — говорит, — товарищ Бечыр, видать, храбрый мальчик, но до призыва тебе еще далеко. На фронтах положение у нас трудное, но не такое, чтобы мальчишек под винтовку ставить».

— Правда, Бечыр! Тебе еще и семнадцати нет!

— Да, малыш, но есть неписаный закон, по которому идущий вслед берет оружие павшего. Так нас учил дедушка Кудзи. А теперь ответь: кто возьмет оружие отца, если не я?

— Так ты и сказал комиссару?

— Так, малыш, но он все равно судил и рядил по-своему. «И в тылу, — говорит, — нужна не меньшая храбрость». Будто я и сам не знаю! Ждать каждую минуту почтальона и видеть в глазах женщин страх не легче, чем сидеть в окопе! Но я ведь не мог сказать, что у меня уже нет сил таскать эти «черные бумаги»! — он вынул из кармана пачку похоронок и поднял над собой как знамя. — Я не признался этому безрукому комиссару, что не могу больше слышать причитания матерей и хочу уйти туда, где кроме страха есть еще и возмездие…

Он упал на землю и стал бить по ней кулаками. Глядя на Бечыра, я понял, что он больше не сможет притворяться беззаботным весельчаком, наигранному спокойствию его пришел конец.

— Ты, говорит, еще мальчишка! — кричал во весь голос Бечыр. — Пусть будет по-вашему, товарищ комиссар! Пусть я мальчишка, но разве Илас не мальчишка? Разве Тотрадз не мальчишка?! Что сказать его матери, как ее успокоить? А Нестор Джергаты что, не мальчишка?! Где они, Нестор и Тотрадз? Может, вы скажете, товарищ комиссар, что они в дальнем конце деревни играют в чижика, а? Где отец и дядя Баграт? Кто заставит фашистов платить собственной кровью за их кровь?

Я представил себе бесконечную дорогу, уводящую Бечыра от нас с гыцци, и мысленно проводил его, и смотрел вслед до тех пор, пока он не превратился в едва различимую точку. Испугавшись, я тут же возвратил его назад.

— А как же гыцци? — спросил я дрожащим голосом.

— Ты уже мужчина, малыш. Ты должен присматривать и за гыцци, и за дедушкой Кудзи.

— Как же я буду встречать Иласа? Я боюсь его черной сумки!

Бечыр подошел ко мне и обнял за плечи.

— Не надо встречать Иласа, малыш. Он знает все.

— Бечыр, мы с гыцци будем ждать тебя на краю деревни. Если Саукаба разольется, Сао перевезет тебя на наш берег.

— Хорошо, малыш. Я скоро вернусь, и мы поставим памятники Тотрадзу и сироте Нестору, — он закрыл лицо руками и заплакал.

Я гладил его курчавую голову и молчал. Потом Бечыр протянул мне истрепанную пачку похоронок и сухо произнес:

— Что бы ни случилось, никому их не показывай до конца войны. И ни слова гыцци! А дорогу на фронт я отыщу и без комиссара!

…Утром я нашел на подоконнике записку:

«Гыцци и Дзамбол! (Слава богу, впервые он обратился ко мне по имени!) Не пугайтесь, я ухожу туда, где сейчас все лучшие мужчины нашей деревни. Бечыр».

Эх, Бечыр, Бечыр! Как же ты оставил меня одного? Неужели ты думаешь, что и я не хочу быть там, где сейчас лучшие мужчины нашей деревни? Зачем ты ушел, ведь гыцци говорит, что у тебя молоко еще на губах не обсохло! Видишь, куда повели тебя думы о Чкалове, Робинзоне Крузо, нартовском Сослане [57]и фандыре дедушки Кудзи?

Я бросился искать фандыр, но его не было. Он вместе с хозяином ушел на фронт.

7

Примерно через месяц после этого в наш дом как сумасшедший ворвался почтальон Илас. Он размахивал треугольным письмом.

— Тетя Нанион! Тетя Нанион! Я принес письмо от Бечыра!

Гыцци бросилась навстречу Иласу и обняла его вместе с письмам.

— Илас, мой мальчик! Да наградит тебя бог долгой жизнью и радостью! — читать она не умела, но узнать курчавый почерк Бечыра было нетрудно. Она передала письмо мне: — Читай медленно, чтобы я услышала его голос.