Что обладание военными базами на Балтийском побережье представляет стратегические выгоды, не может быть, разумеется, оспорено. Но этим одним еще не решается вопрос о вторжении в соседние государства. Защита изолированного рабочего государства зависит от сочувствия трудящихся всего мира гораздо больше, чем от двух-трех дополнительных стратегических пунктов. Это неопровержимо доказано историей иностранных интервенций во время нашей гражданской войны 1918-1920 гг.
Робеспьер говорил, что народы не любят миссионеров со штыками. Разумеется, это не исключает права и долга военной помощи восставшим народам извне. Так, в 1919 г., когда Антанта подавляла венгерскую революцию, мы, разумеется, имели право прийти на помощь Венгрии военными мерами. Такая помощь была бы понята и одобрена трудящимися всего мира. К несчастью, мы были тогда слишком слабы... Сейчас Кремль в военном отношении гораздо сильнее. Но зато он утратил доверие масс, как внутри страны, так и за её пределами.
Если бы в России царил режим советской демократии; если бы технический прогресс сопровождался ростом социального равенства; если бы бюрократия отмирала, уступая место самоуправлению масс, Москва обладала бы такой притягательной силой, особенно по отношению к своим ближайшим соседям, что нынешняя мировая катастрофа неизбежно толкнула бы народные массы Польши, притом не только украинцев и белорусов, но и поляков и евреев, как и население Балтийских лимитрофов, на путь объединения с СССР.
Сейчас этого важнейшего условия для революционной интервенции нет или почти нет на лицо. Полицейское удушение народов СССР, особенно национальных меньшинств оттолкнуло большинство трудящихся периферических государств от Москвы. Вторжение Красной армии воспринимается народными массами не как акт освобождения, а как акт насилия, и тем облегчает империалистским правительствам мобилизацию мирового общественного мнения против СССР. Вот почему оно, в конечном счете, принесет защите СССР больше вреда, чем пользы.
Стратегический план, насколько я могу судить о нем, был в абстракции достаточно хорош, но он недооценивал силу сопротивления Финляндии и игнорировал такие мелочи, как финляндскую зиму, условия транспорта, снабжения и санитарной службы. В сатирических стихах по поводу Крымской кампании 1855 г. молодой офицер Лев Толстой писал:
Ловко писано в бумаге,
Да забыли про овраги,
А по ним ходить.
С обезглавленным и деморализованным генеральным штабом Сталина повторилась буквально та же история, что со штабом Николая I.
15 ноября прошлого года я писал редактору одного из наиболее распространенных американских еженедельников: "В течение ближайшего периода Сталин останется сателлитом Гитлера. В течение наступающей зимы, он, по всей вероятности, останется неподвижен. С Финляндией он заключит компромисс". Факты показали, что мой прогноз, в этой части, был ошибочным. Ошибка была вызвана тем, что я приписывал Кремлю больше политического и военного смысла, чем оказалось на деле. Сопротивление Финляндии ставило, правда, под знак вопроса "престиж" Кремля, притом не только в Эстонии, Литве и Латвии, но и на Балканах и в Японии. Сказав А, Сталин так или иначе вынужден был сказать Б. Но даже с точки зрения его собственных целей и методов он вовсе не обязан был атаковать Финляндию немедленно. Более терпеливая политика никогда не могла бы скомпрометировать Кремль так, как компрометируют его постыдные неудачи в течение одиннадцати недель.