Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 15. Лев Новоженов

— Так сколько же с нас, Вася, за комнатку и ма-а-а-ленькую терраску?

— Триста пятьдесят. Но прошу, не надо об этом, Скажи лучше, письма писать будешь? Телеграфируй, как доехал. Очень буду волноваться.

— Триста. И ты тоже пиши. Не забывай друга Петю.

— Как можно забыть! Привык я к тебе. К жене твоей. Сыну. Шустрый мальчонка. На прошлой неделе чашку у меня разбил. Скучать без него буду.

— Красивая чашка, — вздохнул я, — правда,

Лез ручки. С ручкой ей бы цены не было.

— Без ручки, но дорога как память. От дедушки осталась. Бедный дедушка! Триста тридцать, и по рукам!

— Триста двадцать!

— Триста двадцать пять!

Я выворачиваю бумажник наизнанку. Хозяин с хозяйкой провожают нас до околицы и долго машут вслед носовыми платками. До свидания, Березовка!

Служебные диалоги

Его стол — у окна, мой — чуть ближе к двери. Телефон у нас параллельный.

Он входит, садится за стол и говорит:

— Если позвонят, меня нет

— А где вы? — спрашиваю я.

— Я здесь. Но для них меня нет. Ни для кого.

— Ага, значит, вы уехали, — догадываюсь я.

— Уехал.

— Надолго?

— Буду часа через два.

Он склоняется над своим столом, я — над своим. Наконец он поднимает голову и говорит:

— Я приехал.

Я киваю, и мы опять склоняемся над столами, каждый над своим.

Через некоторое время он встает.

— Я уехал.

— В каком смысле? — осторожно осведомляюсь я.

— В прямом.

— А если позвонят?

— Скажите, что я здесь, но сейчас меня нет. Я где-то рядом.

Он выходит и закрывает за собой дверь. А может, не выходит и не закрывает. Кто его знает. Звонит телефон.

— Алло, это вы? — спрашивают в трубке.

— Нет, не я, — говорю я на всякий случай.

— А кто?

— Ну в каком-то смысле я, но не совсем. А это кто?

— А что?

— Да нет, ничего.

— А он где?

— Он здесь. Вернее, его нет, но он где-то тут. Что-нибудь передать?

— Передайте, что никто ничего не передавал.

— Хорошо, — и я кладу трубку.

То есть я ее не кладу, потому что и не поднимал, так как никто не звонил, а если и звонил, я нее равно был в другом месте, куда, может быть, и звонили, но уже не при мне, так как я оттуда уехал и меня там не было.

В нашем городке

Говорят, что когда-то наш городок стоял у моря. Оно постепенно высыхало, высыхало, пока не превратилось в озеро, потом и вовсе в небольшой пруд. Теперь вокруг него громыхает трамвай, и пассажиры могут видеть из окон, как дети пускают в пруду свои кораблики и плавают по зеленой глади два лебедя. Но вода в городском водопроводе хранит едва уловимый солоноватый привкус, и наследственное пристрастие жителей к крепким морским выражениям напоминает о том времени, когда пруд был настоящим морем.

И еще: по-прежнему в нашем городе множество моряков. Они существуют для красоты, и действительно нельзя не признать, что морская форма им очень к лицу. Днем моряки служат в морском ведомстве, а вечерами собираются на веранде кафе «Фрегат» с видом на пруд. Здесь, за стаканчиком коктейля «Десятый шквал» и доброй трубкой, хорошо беседовать о преимуществах различных типов судов, о тонкостях навигации, о выгодных фрахтах.

Жизнь в нашем городке тихая, спокойная. Только вот жены моряков все так же тревожно ожидают мужей, не находя себе места, покуда из-за поворота улицы не возникнет знакомая фигура, идущая враскачку. Женское сердце остается женским сердцем.

Пропуск

Я слонялся по квартире, пребывая в нерешительности: оставаться ли мне дома или пойти на улицу погулять. Наконец, рассудив, что выйти на воздух все-таки будет лучше, оделся и спустился вниз.

Я уже собрался открыть дверь парадного, как вдруг услышал:

— Ну, куды, куды разбежался?

Сначала я опешил от неожиданности. Потом разглядел, что у двери сидит вахтер, самый настоящий вахтер и держит в одной руке дымящуюся алюминиевую кружку, а в другой — кусок сахару.

— Как это куда? На улицу! — сказал я.

— А пропуск есть? — огорошило меня это странное существо, затем шумно втянуло в себя чай и хрустнуло сахаром.

— Какой еще пропуск? — изобразил я удивление.

— Такой! Чтоб фотография и печать, где положено!

Нехорошее чувство, что ведь этот человек в конце концов, может быть, и прав в своем немыслимом требовании, скребнула по сердцу. Мне нестерпимо захотелось очутиться по ту сторону двери, там, где небо, птицы, трамваи… «А вдруг обратно не пустит?» — тоскливо подумал я.

— Товарищ, миленький! Ну можно я пройду! Ну что вам стоит!

— Не положено! — отрубил он.

— А вот это не подойдет? — робко спросил я и вложил в его заскорузлую руку свой читательский билет.

Он внимательно рассмотрел его и вернул:

— Просрочен!

«Все кончено! — пронеслось в голове. — Никогда, никогда не увижу я больше милую улицу, не пройдусь по тротуару…»

И вот в этот момент дверь с улицы отворилась, и на пороге выросла дородная женщина, нагруженная сумками и авоськами. Она окинула нас сердитым взглядом и сказала:

— Опять за свое! Опять людям проходу не даешь! А ну марш домой.

При этих словах дверной страж весь как-то съежился и уменьшился в размерах.

— Вы уж его, старика, простите, — продолжала женщина, уже обращаясь исключительно ко мне. — Неделю уж как на пенсии он, не знает, куда себя девать… Вахтер он бывший, тридцать лет вахтерил…