Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 15. Лев Новоженов

— Ничего не чужую! — задребезжала своим противным голосом Людка. — Она была одна, совершенно одна. Какие-то ужасные люди бросили его, потому что он перестал им быть нужен.

Короче, они стали жить втроем: мама Людка и собака. Вскоре к ним присоединились новые квартиранты: два волнистых попугайчика, бродячий хомяк и кошка Мэри.

— Не квартира, а прямо уголок Дурова! — цедила сквозь зубы мама, волоча домой две набитые провизией сумки.

А через некоторое время у собаки нашлись хозяева. Случилось это, когда мама выгуливала Бэби в парке. Маме пришлось пережить несколько неприятных минут, объясняясь с владельцами пса, а потом еще выдержать настоящую сцену, которую закатила ей Людка.

Вскоре вслед за этим покинул их хомяк. Все из-за мамы, которая выносила мусор в мусоропровод и оставила открытой дверь. Мама пыталась внушить Людке, что дело не в открытой двери, а что такова бродячая натура хомяка, но где там! Людкино горе не имело границ.

Теперь представляете, каково пришлось маме, когда кошка Мэри съела двух волнистых попугайчиков.

Все это произошло в отсутствие Людки. Но еще хуже было то, что кошка, видимо, страшась наказания, сбежала через форточку. Мама просто не знала, как она все объяснит Людке. Но объяснила. За это пришлось расплачиваться неделей молчания и видом надутой Людкиной физиономии. Вдобавок девочка нахватала троек по английскому.

Однако пережили и это горе.

…Было воскресенье. Людка уже давно отправилась гулять, а мама находилась в ванной комнате и как раз собиралась снять бигуди, когда открылась входная дверь и Людкин голос гостеприимно произнес:

— Входи, входи, нечего на пороге стоять.

Мама, испытывая в груди недобрые предчувствия, запахнула халат и поспешила навстречу неизвестности.

В первую минуту мама лишилась дара речи. Она хотела что-то сказать, но вместо этого слабо пискнула и только беспомощно взмахнула рукой.

— Знакомься, это Евгений Михайлович, — сказала Людка.

— Евгений Михайлович! — представился Евгений Михайлович.

— Он очень хороший, — продолжала Людка, — и у него никого-никого нет. Он совсем один на свете. Кроме того, он все умеет, даже может починить кран на кухне, чтобы он не протекал.

Одно бигуди упало с маминой головы и покатилось по паркету.

— Могу, — скромно сказал Евгений Михайлович, поднял бигуди и галантно протянул маме.

— Он что, слесарь-сантехник? — спросила мама, к которой наконец-то вернулась речь.

— Да нет! — отвергла это предложение Людка. — Он просто человек.

— Ага, просто человек, — подтвердил Евгений Михайлович.

…В общем, с того дня прошли осень, зима, весна, лето, а потом еще одна осень и половина зимы. Была хорошая погода, мама с Людкой ходили гулять и заодно прошвырнулись по магазинам. Они накупили много всякой всячины, в том числе галстук для Евгения Михайловича и носки.

Первой в квартиру прошмыгнула Людка, за ней вошла мама.

— Евгений Михайлович! — позвала мама.

Ответа не было.

— Евгений Михайлович! — еще раз позвала мама. Она шагнула в комнату и увидела Людку, та стояла, отвернувшись к стене. Потом мама увидела раскрытый шкаф и пустые плечики, на которых обычно висели костюмы Евгения Михайловича. И все поняла.

Каким ты стал, мой мальчик

И вовсе он не страдал сентиментальностью, этот Семенов. И, конечно, не собирался предаваться воспоминаниям: слишком он был занят для подобных вещей. Просто захотел выиграть время, свернул в переулки, где, как он знал, меньше светофоров, и вдруг увидел этот дом. «А ведь его, пожалуй, скоро сломают. Вон уже вокруг все по-сносили. Зайти, что ли. А как же дела? — подумал Семенов. — А черт с ними, с делами! Всех дел не переделаешь».

Короче, жил он когда-то здесь, в этой двухэтажной развалюхе, и теперь топчется перед дверью, из которой клочьями лезет пакля, топчется, размышляя, входить или не входить. Постойте, а сколько ему тогда было? Смешно сказать, лет девять-десять. А сейчас сколько? Ну ладно, об этом лучше не будем…

И решив все-таки не входить, он дергает за медную ручку и входит. И оказывается на кухне. На кухне, а где же еще, черный ход ведет именно на кухню, а парадное по-прежнему заколочено. В этих старых домах вечно заколочено парадное.

Но что его удивило в первый момент, это то, что они почти совсем не изменились. Они стояли возле газовой плиты, Ксения Михайловна и Роза, и о чем-то разговаривали. О чем-то таком простом, о чем обычно разговаривают женщины. «Где вы брали эту чудную рыбу. Роза?» — «Да в ажурном, Ксения Михайловна. Если сейчас пойдете, то успеете…»

— Здравствуйте? — сказал Семенов, но они на не го не отреагировали, может, не заметили. Не квартира, а проходной двор. Дверь открыта. Входи, кто по желает.

Он не стал здесь задерживаться, миновал кухню и попал в полутемный коридор, длинный, как переулок. В глубине коридора на полу играл с большой железной машиной мальчик в спущенных чулках.

— Привет! — бодро поздоровался Семенов, и мальчик поднял голову.