Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 15. Лев Новоженов

Федор Федорович работал недалеко от дома: через мост перейти — и на месте. На улице было оживленно. Народ ел мороженое и тащил ковры. Некоторые ели мороженое и тащили ковры одновременно.

На мосту у перил стояли двое и глядели вниз, на воду. Часть их беседы Федор Федорович услышал.

— Ты за пятьдесят рублей прыгнул бы вниз? — спрашивал один.

— Нет, за пятьдесят не прыгнул бы, — признался другой.

— А за сто?

— И за сто не прыгнул.

— А за сто пятьдесят?

— За сто пятьдесят? — отвечавший задумался. — Нет, за сто пятьдесят тоже бы не прыгнул.

Естественно, Кротову было бы любопытно узнать, на какой сумме они могли бы сговориться, но дела увлекали его вперед.

Рабочий день в конторе уже начался. Контора располагалась в подвальном помещении, из ее окон были видны только ноги прохожих. Сейчас ноги были обуты по-весеннему.

Кротов руководил инспекцией по охране зеленых насаждений. В этом деле он ничего не понимал, так как прежде возглавлял банно-прачечное хозяйство. Впрочем, и в нем Кротов был мало сведущ. Кротов вообще ничего ни в чем не понимал и поэтому мог заниматься чем угодно.

Едва Федор Федорович занял место в своем кабинете, вошел заместитель и положил на стол стопку бумаг, нуждавшихся в подписи.

Кротов углубился в первую.

— Да что ж это делается, товарищи дорогие! — воскликнул он через пять минут внимательного изучения. — Что ж вы мне подкладываете?

— Так ведь это, Федор Федорович. — замялся заместитель. — Сами знаете…

— Нет, нет и нет. — Кротов категорически отодвинул от себя стопку. — Сколько раз можно говорить! Поля, братцы мои милые, поля отступайте, как полагается — четыре сантиметра от края страницы, а без этого и на глаза мне не показывайтесь.

Заместитель забрал бумаги и двинулся из кабинета. Спина его выражала крайнюю степень вины.

Оставшись один, Кротов взглянул в окно.

Там чьи-то брюки остановились напротив выразительных женских ног.

Дверь снова отворилась, и голова заместителя сообщила:

— Федор Федорович, зарплату привезли.

Кротов, сохраняя приличия, посидел немного за столом, пожевал губами и поднялся.

Конец света концом света, а зарплату получать надо.

У окна

Алексей Егорович сидел у окна у себя на первом этаже, когда в переулок вкатили автобусы с киношниками. Из автобусов повыскакивали люди, стали вытаскивать аппаратуру, разматывать кабель, устанавливать большие прожектора — юпитеры называются, — в общем, переулок сразу преобразился из тихого — оживленный.

Признаться. Алексей Егорович обрадовался такому неожиданному развлечению. Он уже два часа скучал, сидя у окна. По телевизору ничего такого, что могло бы занять его, не шло, читать — глаза болят.

Самым главным среди киношников — и Алексей Егорович сразу это сообразил — был среднего роста человек в клетчатой кепке. Куда он тыкал пальцем, туда и устремлялись люди. Это был режиссер. Алексей Егорович еще почему его моментально раскусил: их, режиссеров, всегда в клетчатых кепках изображают в фильмах про кино. Такие фильмы, между прочим, тоже есть.

И режиссер вел себя в точном соответствии с подобными фильмами просмотренными в разное время Алексеем Егоровичем. Он захлопал в ладоши и закричал: «Внимание! Все по местам!»

В одно мгновение суета прекратилась. Человек в кепке скомандовал: «Начали!»

Вспыхнули прожектора и осветили молоденького красноармейца и девушку в белом платочке, туго стянутом сзади на затылке. Красноармеец шагнул к девушке и взял ее за руку. Видно было, что им обоим очень грустно. Так грустно бывает, когда любишь, а надо уходить, расставаться. Молодые люди смотрели друг на друга, словно хотели наглядеться на всю оставшуюся жизнь.

«Мальчишка совсем, — подумал Алексей Егорович. — Может, еще и восемнадцати нет. А ничего не поделаешь, надо. Надо прощаться».

Но тут режиссер захлопал в ладоши и заорал: «Стоп, стоп, стоп!» Красноармеец с девушкой оглянулись в его сторону.

— Олег! — раздраженно крикнул режиссер. — Я же просил, побольше чувства. Ведь вы же расстаетесь. Возможно, не увидитесь никогда. Так проникнитесь же, черт возьми, этой мыслью! Разлука у вас! Расставанье! Поняли?! Давайте по новой!

И снова все повторилось, как может повторяться только в кино. Снова сошлись в ярком свете двое.

«Тяжело прощаться, — думал Алексей Егорович. — Но приказ есть приказ. А она, бедная, одна остается. Может, у нее и родных-то совсем нет…»

— Перерыв! — прервал своим криком режиссер размышления Алексея Егоровича. Прожектора погасли, люди разбрелись по переулку.

Красноармеец примостился как раз возле окна, у которого с другой стороны сидел Алексей Егорович, и закурил.

— Что загрустил, сынок? — спросил Алексей Егорович.

— Загрустишь тут, — ответил красноармеец, — совсем замотал, дьявол!

— Ты не грусти, — сказал Алексей Егорович. — Мы вот на женщин напраслину часто возводим, и такие они, и сякие, а вот моя, например, ждала. Четыре года ждала. В госпиталь приезжала.

Красноармеец удивленно посмотрел на Алексея Егоровича.

— Да, такие, брат, дела, — сказал старик.

— По местам! — закричал режиссер, и красноармеец встал и побрел к своим.

Трудная голова