Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 3. «Сатирикон» и сатриконцы

— Граждане, кто с запиской от Горького — пожалуйте.

Три четверти ожидающих радостно вскакивают:

— Я… я…

…У народного комиссара — прием. Он сидит, обложенный папками, печатями, циркулярами и другими атрибутами власти. Поблескивая пенсне, он перебирает эти бумаги, сметы, чертежи…

Входит посетитель.

— Прошу садиться, — бросает народный комиссар, мельком, но проницательно взглянув на вошедшего и снова опуская взгляд.

— Прошу садиться. Изложите ваше дело. По возможности короче. Я страшно занят.

Посетитель редко излагает дело сам. По большей части у него есть записочка от Горького, не от Горького, так от кого-нибудь другого.

— Вот, товарищ комиссар, — мнется он. — Вот письмо от… где… я…

Дрр…. Звонит переносной телефон на столе у Луначарского. Дрр… Дрр… Дрр…

— Алло! Да перестаньте же звонить, товарищ. Алло! У телефона народный комиссар…

Дрр… Дрр… Др…

— Алло! Да перестаньте же звонить!

Наконец телефон перестает звонить. Телефон новенький. «Акустика» в нем хорошая. Не одному Луначарскому слышно, как на другом конце проволоки кто-то надрывается:

— Откуда?..

— У телефона народный комиссар…

— Откуда? Зимний? Позовите Якова.

Луначарский, пожимая плечами, оборачивается к секретарю:

— Спрашивают какого-то Якова. Есть у нас товарищ Яков?

Секретарь презрительно улыбается:

— Яков? У нас? Connais pas! — вдруг жеманно выпаливает он, забыв о неуместности для представителя рабоче-крестьянской власти парижских оборотов… — Понятия не имею, — поправляется он, смутившись. — Впрочем… Кажется, кто-то из товарищей служителей. Я сейчас справлюсь.

Он грациозно ныряет за портьеру.

Луначарский ждет, поблескивая пенсне и перебирая бумаги. Ждет и посетитель, машинально откручивая кончик конверта на письме, где все изложено.

— Откуда?.. Зимний… Откуда?.. — гудит снятая телефонная трубка…

Через некоторое время секретарь возвращается в сопровождении румяной бабы. Она распространяет сильный запах Жуковского мыла, рукава ее засучены.

Баба берется за трубку. Хлопок мыльной пены, помедлив на ее локте, падает на портфель народного комиссара.

— Откуда?..

— Яков Петрович вышли. На Васильевский, струмент починять. Скоро должен вернуться.

— У… У… У… — гудит трубка.

— Только сейчас признали? — жеманится баба. — Вот вы какие, не узнаете… Маланья Сидоровна и есть…

Она жеманится и болтает. Новый клок пены начинает собираться на багровом конусе ее локтя, угрожая на этот раз колену Луначарскаго. Народный комиссар осторожно отодвигает колено.

— Вот вы какие, — воркует баба, — без делов к нам уж и не заглянете…

На лице Луначарского смесь досады (время — деньги) с озабоченной торжественностью — да, пролетарские министры, не царские. Проситель, открутив угол рекомендательного письма, теперь тщательно его разглаживает. Губы эстета секретаря против его воли складываются в брезгливую усмешку.

— …Вот вы какие… А еще кумы…

Наконец это торжество демократизма — кончается.

Баба уходит. Снова берясь за бумаги, Луначарский бросает:

— К вашим услугам, товарищ. А?.. Письмо? Позвольте…

С сурово озабоченным видом он пробегает письмо.

— Гм… Отсрочка призыва?.. Деятель искусства… Конечно… Лично я — бессилен… Впрочем…

— Товарищ, — обращается он к машинистке, — будьте добры… «Военному комиссару… Прошу… В виде исключения… Отсрочку… Совершенно незаменимому… Лично мне известному…» Как ваша фамилия?

— Петров.

— «…Лично мне известному товарищу Петрову…» А фамилия вашего друга?

— Попов.

— «…И лично мне известному, высокоталантливому…»

…Сияя, «лично известный и высокоталантливый» уходит, унося свежеотпечатанное отношение. Просьба Луначарского еще подействует — на этот раз. Комиссар, прочтя адресованную ему просьбу, поморщится, но все-таки исполнит просимое. Только все сильней они морщатся, все неохотнее исполняют… Скоро…

…В кабинете Луначарского уже новый посетитель. Снова народный комиссар грозно-благосклонно диктует:

«…В изъятие из правил, прошу снять арест с сейфа, принадлежащего гражданину Сапогову, председателю ассоциации поэтов-футуристов «Куб».

Снова нарком размашисто расписывается и протягивает гражданину Сапогову заветную бумажку. Гражданин Сапогов, вероятно, добьется своего и, вынув из сейфа свои брошки и портсигары, успеет уехать за границу. Но скоро… Скоро — военный комиссар, прочтя просьбу Луначарского, топнет ногой и разорвет ее в клочья. И комиссар банковский холодно улыбнется в лицо представителя поэтов-футуристов: «Ничего не можем сделать… Слишком много записок пишет товарищ народный комиссар, по… доброте сердца…»

Скоро в кретоновом будуаре расточительного на рекомендации народного комиссара сильно поубавится посетителей. И прибавится их этажем выше, в кабинете просто комиссара Штернберга. Скоро комиссар Штернберг уже не будет иметь досуга изучать позабытый в «Ротонде» русский язык…