Антология современной азербайджанской литературы. Проза

— Садых после того случая честил тебя на чем свет, — продолжал старик. — Говорят, ты сначала на нем самом хотел попробовать этот укол… Это верно?

— Откуда мне знать?.. Мальчишка прибежал ихний, срочно, говорит, иди к нам. Я даже толком не понял, кто же болен — Садых или его корова? Хорошо, что ему не сделал укола…

— Убил бы?

— Еще как! Был бы Садых мертвее своей коровы…

Черкес засмеялся слабым хриплым смехом:

— Шутник ты, Махмуд!

Махмуд обратился к Саялы:

— Принеси тазик, руки помыть.

Черкес, ловящий каждый жест и слово фельдшера, на этот раз, не расслышав, заволновался:

— Чего он, старая?

— Ничего, руки хочет помыть.

Она принесла тазик. Стала поливать на руки Махмуда, который тщательно мыл каждый палец в отдельности, потом так же тщательно, насухо вытер руки, осторожно отломил горлышко ампулы и заполнил ее содержимым предварительно прокипяченный шприц. Потом подошел к постели старика.

— Помоги бог, — пролепетала старушка, торопливо подошла к старику и стала суетливо закатывать рукав его рубашки.

— Может, не туда будет, старая? — сказал Черкес. Тетушка Саялы взглянула на Махмуда. Тот качнул головой.

— В руку, в руку… Этот укол не делают в мягкое место.

— Еще бы! — поддержала его тетушка Саялы. — Это ведь из тех уколов, что делали свояченице Салахова, если не в руку, то куда же еще?

— Да, ты права, — сказал старик с радостной улыбкой.

Старики как будто года ждали с радостно бьющимися сердцами, Махмуд поглядел на их посветлевшие лица и озабоченно нахмурился. Да, чего уж там… Что старики, что дети… Разве повернется язык, чтоб сказать им горькую правду, отнять только что родившуюся надежду?

Сделав укол, Махмуд взглянул на свои часы. Аккуратно сложил шприц в металлическую блестящую коробочку, а коробочку уложил в чемоданчик. Неторопливо закрыл чемоданчик. Чувствовалось, что он намеренно тянет время. И тут он услышал дрожащий, скованный страхом голос тетушки Саялы:

— Махмуд, старик плачет!

Махмуд резко обернулся к больному. Старик глядел на него благодарным, ясным, не обезображенным болью взглядом.

— От радости плачу, сынок, — тихо отозвался он. — Кажется, и правда, боль выходит из моего тела.

Махмуд снова взглянул на часы — не прошло еще и пяти минут.

— Это еще что! — сказал он. — Вечером я приду, сделаем еще укол. Ночью спать будешь как младенец.

Как только фельдшер ушел, Черкес обратился к жене:

— Слышь, никак Махмуд ушел не в настроении?

— Видно, устал, — отозвалась та. — Не шутка, с утра носится за тем дохтуром… Черкес, как ты? Утихла боль?..

— Будто помолодел, жена… А что, снег на улице?

— Что ты, родной! — тетушка Саялы хлопнула себя по ноге. — В такое время года откуда взяться снегу? В Жемчужный Овраг пришла весна, родной, весна…

Она подошла к нему, подогнула одеяло со всех сторон.

— Я бы чаю выпил.

— Сделать сладкий? — тетушка Саялы с надеждой взглянула на пожелтевшее, страшно исхудавшее лицо мужа — уж сколько месяцев тот ничего сладкого ни есть, ни пить не мог.

— Да.

— Слава тебе господи!

Тетушка Саялы уже выходила из комнаты, когда старик ее окликнул:

— Знаешь, я сейчас подумал… Надо бы тебе этих уколов взять хотя бы пяток, или десяток, если б дал…

— Откуда ж мне знать?.. Вдруг бы дохтуру не понравилось, что я много прошу.

— А что, он бесплатно дал?

— А как же! — тетушку Саялы кольнуло в сердце тяжелое предчувствие — она начинала понимать, что что-то сделала не так, не так надо было говорить с очкастым доктором, наверняка теперь такое лекарство — большая редкость. Ах, чтоб тебя, Саялы!..

— Сколько там у нас денег, старая?

— Семьдесят рублей.

— Оставь двадцать. Пятьдесят возьми и отнеси тому дохтуру. Или поговори сначала с Махмудом, посоветуйся… Нет, лучше отнеси, отдай тому… Так, говоришь, узнал он меня? — Черкес взглянул в глаза старухе.

Тетушка Саялы не выдержала его взгляда, опустила глаза, но, чтобы развеять его подозрения, торопливо проговорила:

— И даже очень просто! Говорит, нет в Баку такого человека, чтобы не знал Черкеса из Жемчужного. Передай от меня большой привет, говорит…

— Ну так, не теряй времени… Иди…

Тетушка Саялы достала из-под стола старый обшарпанный чемодан, больше похожий на сундук, раскрыла его и вытащила деньги, лежащие среди наволочек и простыней, аккуратно сложенные, отсчитала пятьдесят рублей: три десятки, четыре пятерки.

— Может, сначала приготовить тебе чай?

— Нет, не задерживайся. Чай потом…

На пороге старик еще раз окликнул ее:

— Ай, Саялы!

— Чего? — она поглядела на его неузнаваемо изменившееся, до боли родное лицо.

— Беспокою тебя… Ты уж прости…

Горячий комок подкатил к горлу Саялы. Задыхаясь от этого комка, она захлопнула за собой дверь.