Антология. Том 23

Когда умирающего диктатора вкатили на носилках и по установленному у нас порядку все посторонние ушли из лаборатории, я усадил ошеломленного Фельсена и, стоя против него, высказал ему все. Сначала я напомнил ему о нашем разговоре относительно того, что сохранение жизни диктатора в данный момент совпадает с интересами страны.

Однако диктатор безнадежен, он может прожить еще несколько минут, времени для колебаний нет.

— Что вы задумали? — с тревогой спросил Фельсен.

— Повторить операцию «Фишер-Вейлер», — кратко ответил я.

Фельсен вскочил и как безумный заметался по тесному помещению. Я поймал его за руки и, нажав на плечи, заставил спуститься на стул. Потрясенный, он простонал:

— Но кто же второй?

— Я!

Мне кажется, какой-то внутренний инстинкт диктовал мне все более быстрый темп, поэтому я частил скороговоркой, чтобы поскорее преодолеть зиявшую передо мной пропасть страха: он возник при мысли о том, что через несколько минут мое физическое существо станет просто безжизненным телом.

Фельсен не мог произнести ни слова.

— Поймите, другого выхода нет, — заключил я, тряхнув его, и голова Фельсена замоталась из стороны в сторону.

— Проф, — простонал он наконец. — Вам, отцу науки, рисковать собой ради такого негодяя?!

— Не ради него, ради всех нас, ради всего будущего, а для этого есть лишь одна возможность: он должен жить! И подумай еще об одном, — не знаю, как мой язык повернулся, и я назвал его на «ты», раньше подобного не случалось, — подумай, что в святая святых самого главного врага проникнет наш человек, который попытается изнутри ослабить этот проклятый режим, чтобы он пал, не причинив нам гибели. Разве не стоит рискнуть ради этого жизнью?

— Но почему именно вы, проф?

— А кому же доверить? Чем мы гарантированы, что не променяем кукушку на ястреба?! Да и времени уже не остается. — Указав на явно слабевшего президента, я прикрикнул, уверенный в хорошей изоляции дверей. — Быстрее!

Это, видимо, подействовало, Фельсен поборол свой ужас и, побледнев, выдавил из себя:

— Я буду донором президента!

— Нельзя, сынок. — Я прижал его к себе, как мать плачущего ребенка. — Я все разузнал, ознакомился с окружением, с персоналом, с обстановкой, и это, вероятно, поможет в первые мгновенья, чтобы никому ничего не показалось странным, чтобы волчьей стае не представилось повода первым долгом разорвать своего вожака… Я старше тебя, опытнее. Да и в политике ты еще неискушенный ребенок, наивный ученый. Это было бы бессмысленной жертвой с твоей стороны, да л с моей тоже. В науке ты представляешь будущее, а я до некоторой степени прошлое… Начинай! — закричал я, заметив последние судороги президента.

— Но… — заикнулся было Фельсен.

Я выхватил пистолет, который, повинуясь какому-то инстинкту, взял с собой из дому утром, прицелился в своего ученика и от громадного волнения, кажется, довольно бестолково заорал:

— Немедленно убирайся отсюда, или я пристрелю тебя как собаку! Тебе нельзя больше доверять!

Он еще больше побледнел, попятился.

— Операцию я проведу сам. Через десять минут ты войдешь и, чтобы не осталось никаких следов, возьмешь железную перекладину от верхней поддерживающей конструкции, которую сейчас снимешь, и голову… — Тут я запнулся. — Вытащишь меня из машины и положишь сюда, — я указал место. — Постарайся размозжить мне голову одним ударом, а потом позови на помощь, выбеги и скажи, что во время операции верхняя часть конструкции упала на профессора. Это ты должен сделать сразу же после операции, а не то следствие, если его начнут, может установить, что смерть наступила раньше… Понял?… А если я буду вынужден сейчас тебя пристрелить, то перед началом операции дам из машины тревожный сигнал, и, когда люди войдут, они увидят трупы двух врачей и президента, который, надо надеяться, будет жить, ибо, пока они сумеют войти, операция уже осуществится. А когда президент придет в себя, он все ни объяснит, заявив, что был в сознании… Ну, уходи отсюда…

Фельсен встряхнулся, проглотил комок в горле и заговорил:

— Я не уйду, проф. Я согласен сделать операцию и все, что надо потом. — По его бледному как смерть лицу текли слезы, губы дергались. Он выпрямился и начал демонтировать верхнюю часть конструкции.

— Быстрее, — торопил я, — быстрее! — и чем мог помогал ему.

При мысли, что через несколько минут это железо разнесет на куски мой череп, у меня по спине пробежали мурашки… Наконец мы сняли и положили на пол тяжелый инструмент.