Антоний и Клеопатра

Урожай того года продавали по десять сестерциев за модий, и Италия воспрянула духом. Когда Октавиан и Агриппа открыли хранилища в Агригенте, они получили сногсшибательную сумму в сто десять тысяч талантов. Сорок процентов Антония – сорок восемь тысяч талантов – послали ему в Антиохию, как только его афинский флот смог отплыть. Чтобы предотвратить воровство, деньги положили в дубовые ящики, обитые железом, забитые гвоздями и запечатанные свинцовой печатью с оттиском печатки-сфинкса Октавиана «ИМП. ЦЕЗ. СЫН БОГА. ТРИ.». Каждый корабль вез шестьсот шестьдесят шесть ящиков, в каждом ящике по одному таланту весом пятьдесят шесть фунтов.

– Это должно ему понравиться, – сказал Агриппа, – но ему не понравится, что ты оставил себе двадцать галер Октавии, Октавиан.

– Они отправятся в Афины в следующем году с двумя тысячами отборных солдат на борту и Октавией как дополнительным подарком. Она скучает по нему.

Но доля Рима, составляющая шестьдесят процентов, поскольку Лепид лишился своей части, не досталась Риму полностью. Шестьдесят шесть тысяч ящиков были погружены на транспорты, которые сначала должны были зайти в Порт Юлия и там высадить те двадцать легионов, что Октавиан вез домой. Некоторые солдаты будут демобилизованы, но большинство должны были остаться под орлами по причинам, известным только Октавиану.

Слухи об огромных богатствах быстро разнеслись. В конце сицилийской кампании представители легионов уже не горели патриотизмом. Когда Октавиан и Агриппа привели легионы в Капую и разместили в лагерях в окрестностях города, двадцать представителей от легионов пришли к Октавиану, грозя мятежом, если каждому легионеру не выплатят больших премий. Они говорили серьезно, Октавиан это понял. Он спокойно выслушал их предводителя, потом спросил:

– Сколько?

– Тысяча денариев – четыре тысячи сестерциев – каждому, – сказал Луций Децидий. – Иначе все двадцать легионов поднимут бунт.

– Сюда входят нестроевики?

Очевидно, нет, судя по удивлению на лицах. Но Децидий быстро сообразил:

– Для них по сто денариев каждому.

– Я прошу меня извинить, мне надо взять счеты и подсчитать, в какую сумму это выльется, – невозмутимо произнес Октавиан.

И он начал считать. Костяшки из слоновой кости бегали взад-вперед по тонким прутьям быстрее, чем могли проследить неискушенные представители. О, вести переговоры он умел, этот молодой Цезарь!

– Получается пятнадцать тысяч семьсот сорок четыре таланта серебром, – сказал он несколько мгновений спустя. – Другими словами, все содержимое римской казны, без остатка.

– Gerrae, не может быть! – воскликнул Децидий, который умел читать и писать, но не умел считать. – Ты мошенник и лжец!

– Уверяю тебя, Децидий, ни то ни другое. Я просто говорю правду. Чтобы доказать это, когда я заплачу вам – да, я заплачу вам! – я положу деньги в сто тысяч мешков по тысяче в каждом для солдат и двадцать тысяч мешков по сто для нестроевых. Денарии, не сестерции. Я сложу эти мешки на лагерном форуме, а ты найдешь достаточно легионеров, умеющих считать, и удостоверишься, что в каждом мешке действительно требуемая сумма денег. Хотя быстрее взвесить, чем считать, – кротко закончил он.

– Я забыл сказать, что еще для центурионов по четыре тысячи денариев, – добавил Децидий.

– Поздно, Децидий. Центурионы получат столько же, сколько и рядовые. Я согласился на ваше первое требование, но изменений не принимаю. Это понятно? Я даже скажу вам больше, поскольку я триумвир и имею на это право: вы не можете получить эту премию и еще ожидать землю. Это плата за демобилизацию – и мы в полном расчете. Если вы получите землю, это будет только моя добрая воля. Тратьте казенные деньги на здоровье, но не просите еще, ни сейчас, ни в будущем. Потому что Рим отныне не будет платить больших премий. В будущем легионы Рима будут драться за Рим, а не за командующего и не в гражданской войне. И в будущем римские легионы должны будут рассчитывать на жалованье, на то, что им удастся скопить, и на скромные премии при увольнении. Больше никакой земли, больше ничего без санкции сената и народа. Я учреждаю постоянную армию в двадцать пять легионов, и все легионеры будут служить двадцать лет без увольнения. Это карьера, а не работа. Факел для Рима, а не уголек для командующего. Я понятно говорю? На сегодня хватит, Децидий.

Двадцать представителей слушали с возрастающим ужасом, ибо это красивое молодое, напоминающее Цезаря лицо не было теперь ни красивым, ни молодым. Они знали, что он говорит совершенно серьезно. Как представители, они были самыми воинственными и самыми корыстными, но даже самые воинственные и корыстные люди могут услышать, как захлопывается дверь, а в тот день дверь захлопнулась. Вероятно, в дальнейшем еще будут мятежи, но Цезарь говорил, что мятежников ждет смерть.

– Ты не можешь казнить сто тысяч легионеров, – сказал Децидий.