Антоний и Клеопатра

– Без осадных механизмов, похищенных мидийским царем Артаваздом вместе с остальным обозом, Марк Антоний более ста дней бессмысленно сидел перед городом Фрааспа, не в состоянии взять его. На его фуражирные отряды нападали затаившиеся парфяне во главе с неким Монесом, парфянином, кому Антоний всецело доверял. Пришла осень, и у Антония не осталось выхода, ему пришлось отступить. Пятьсот миль до Артаксаты, преследуемые Монесом и парфянами, которые тысячами убивали отстающих. Это были по большей части вспомогательные войска, неспособные передвигаться с той же скоростью, с какой шли легионы. Но римский военачальник, использующий вспомогательные войска, обязан беречь их так, словно они тоже римляне. А Антоний бросил их ради спасения своих легионов. Возможно, я или Марк Агриппа в подобных обстоятельствах сделали бы то же самое, но я сомневаюсь, чтобы мы потеряли обоз, позволив ему отстать от армии на сотни миль. В конце ноября отступление было завершено и армия разместилась во временном лагере в Каране. Затем Антоний убежал в небольшой сирийский порт Левка Кома, оставив Публия Канидия вести войска, отчаянно нуждавшиеся в помощи. Во время последнего марша многие погибли от холода, много было случаев обморожения пальцев рук и ног. Из ста сорока пяти тысяч человек больше трети умерли, в большинстве своем это были ауксиларии. Честь Рима запятнана, почтенные отцы. Я хочу сказать о потере одного человека, Полемона Понтийского, царя-клиента, назначенного Марком Антонием. Полемон внес большой вклад в победы Публия Вентидия, дав Антонию войска, и даже сам принял участие в кампании. Я добавлю, что от имени Рима я решил выделить сумму из денег Секста Помпея, чтобы выкупить царя Полемона, который не заслуживает участи умереть пленником парфян. Он будет стоить казне ничтожно мало – всего двадцать талантов.

Плач стал громче, многие сенаторы сидели, закрыв лица складкой тоги. Черный день для Рима.

– Я сказал, что армия Антония очень нуждалась в помощи. Но к кому обратился Антоний за помощью? Куда он пошел за помощью? Послал ли он гонца к вам, почтенные отцы? Послал ли он ко мне? Нет! Он послал гонца к египетской Клеопатре! Иноземке, женщине, которая молится богам-зверям, неримлянке! Да, он послал к ней! И пока он ждал, известил ли он сенат и народ Рима о своей катастрофической кампании? Нет, не известил! Он два месяца напивался до бесчувствия, по нескольку раз в день выбегал из палатки и спрашивал: «Она приедет?», как маленький мальчик, зовущий маму: «Я хочу маму!» Вот что на самом деле повторял он снова и снова: «Я хочу маму! Я хочу маму!» Маленький мальчик, триумвир Востока. В конце концов она приехала, отцы, внесенные в списки. Царица зверей приехала, привезла с собой провизию, вино, врачей, целебные травы, бинты, экзотические фрукты, все, чего так много в Египте! И когда солдаты доплелись до Левки Комы, она лечила их. Не от имени Рима, а от имени Египта! А Марк Антоний, пьяный, рыдал, уткнувшись головой ей в колени!

Попликола вскочил с места.

– Это неправда! – крикнул он. – Ты лжешь, Октавиан!

Октавиан снова терпеливо подождал, пока утихнет шум. Слабая улыбка играла на его губах, как солнечный луч на воде. Это было начало, да, определенно, это было начало. Несколько сенаторов, не так горячо преданные Антонию, рассердились настолько, что отреклись от него. Понадобилось лишь одно слово: «рыдал»!

– У тебя есть предложение? – спросил Квинт Лароний, один из сторонников Октавиана.

– Нет, Лароний, – громко ответил Октавиан. – Я пришел сегодня в курию Гостилия моего божественного отца рассказать все как есть. Я много раз и раньше говорил и повторяю сейчас: я не буду воевать с соотечественником, римлянином! Никакая причина не заставит меня даже подумать о войне против триумвира Марка Антония! Пусть сам распорядится своей судьбой. Пусть он продолжает совершать ошибку за ошибкой, пока сенат не решит, что, как и Марка Лепида, его надо лишить должности и провинций! Я не буду это предлагать, почтенные отцы, ни сейчас, ни в будущем. – Он замолчал и принял печальный вид. – Если только Марк Антоний сам не откажется от гражданства и родины. Давайте молиться Квирину и Индигету, чтобы Марк Антоний не сделал этого. Сегодня дебатов не будет. Все свободны.

Он спустился с возвышения и пошел по черно-белому мозаичному полу к большой бронзовой двери в конце курии, где его окружили ликторы и германская охрана. Дверь оставалась открытой – умный ход, – и ни о чем не подозревавшие консулы не потребовали, чтобы дверь закрыли. На улице стояли люди, которые часто посещали Римский форум. И они все слышали. В течение часа весь Рим узнает, что Марк Антоний вовсе не герой.

– Я вижу проблеск надежды, – сказал он Ливии Друзилле, Агриппе и Меценату этим вечером за обедом.

– Надежды? – спросила его жена. – Надежды на что, Цезарь?

– Ты догадался? – обратился он к Меценату.

– Нет, Цезарь. Просвети меня, пожалуйста.

– А ты догадался, Агриппа?

– Возможно.

– Да, ты мог догадаться. Ты был со мной у Филипп, слышал многое, чего я еще никому не говорил.

Октавиан замолчал.