Целую я коленопреклоненно
И свой венец кладу к его ногам.
Из уст его, которым внемлет мир,
Я приговора для Египта жду.
Вот благороднейшее из решений.
Когда со счастьем мудрость не в ладу,
Ей выгодней довольствоваться малым,
И будет ей случайность не страшна.
Даруй мне честь: знак выполненья долга
Дай на руке твоей запечатлеть.
Когда-то Цезаря отец названый,
О будущих походах размышляя,
Любил играть рукою этой бедной,
Дождь поцелуев падал на нее.
Что вижу я? Юпитер громовержец! —
Ты кто такой?
Я исполнитель воли
Могущественнейшего из людей,
Того, чьи повеления — закон.
И всыпят же тебе сейчас.
Эй, слуги! —
Вот как, мерзавец!.. Демоны и боги!..
Где власть моя? Бывало, крикну: «Эй!» —
И взапуски мальчишечьей ватагой
Бегут ко мне цари: «Чего изволишь?».
Оглохли вы?
Еще Антоний я.
Взять этого шута и отстегать.
Да, мучить издыхающего льва
Куда опасней, чем возиться с львенком.
Луна и звезды! — Высечь негодяя!
Да если б два десятка государей,
Подвластных Цезарю… я б их велел…
За дерзкое прикосновенье к этой…
Как звать ее — не Клеопатрой же.
Стегать его, пока, гримасы корча,
Не завопит он о пощаде. Взять!
О Марк Антоний!..
Взять его и высечь!
И привести назад. С моим посланьем
Он к господину своему вернется. —
Полуотцветшей ты уже была,
Когда с тобой я встретился. Затем ли
Оставил я супружеское ложе,
Не захотел иметь детей законных
От редкостной жены, чтоб надо мной
Негодница смеялась, для которой
Что я, что первый встречный лизоблюд!
Мой господин!
Таким, как ты, нет веры!
Но если мы — увы! — в грехе погрязли,
То боги нас карают слепотой,
Лишают нас способности судить
И нас толкают к нашим заблужденьям,
Смеясь над тем, как шествуем мы важно
К погибели.
О! До того дошло?
Покойный Цезарь мне тебя оставил
Объедком. Что там Цезарь, — Гней Помпей
От блюда этого отведал тоже;
Уж не считаю многих безымянных,
Кого тебе случалось брать в постель
В минуты вожделенья. Мне известно,
Что с воздержанием знакома ты
Лишь понаслышке.
О! Зачем ты так?
Позволить, чтоб угодливый холуй
Осмелился простецки обращаться
С твоей рукой, усладою моей,
Печатью царской, символом священным.
О, будь сейчас я на горе Базанской,
Переревел бы там стада быков!37
Для бешенства есть повод у меня.
Сейчас мне так же трудно быть учтивым,
Как шее висельника — говорить
Спасибо палачу.
Ну, отстегали?
И как еще, мой господин.
Кричал он?
Молил простить?
Помиловать просил.
Когда отец твой жив, пускай он плачет
О том, что ты ему не дочь, а сын:
И сам раскаивайся, что некстати
Пошел за Цезарем победоносным, —
За то и высечен. Как в лихорадке
Дрожи при виде белых женских рук.
Вернись же к Цезарю и расскажи,
Как принят был. Да передай, смотри,
Что, кажется, рассердит он меня,
Бубня о том презрительно и чванно,
Чем стал я, но не помня, чем я был.
А рассердить меня легко теперь,
Когда моя звезда, сойдя с орбиты,
Готова кануть в бездну преисподней.
И если господину твоему
Поступок мой и речи не по вкусу,
То мой вольноотпущенник Гиппарх
В его руках, и Цезарю вольно
Побить его, пытать или повесить —
На выбор, чтоб со мною расквитаться.
Прочь! Уноси рубцы свои! Пошел!
Ну, все?
Увы! Моя луна земная!
Затмилась ты, и это уж одно
Антонию паденье предвещает.
Ты продолжай, я подождать могу.
Чтоб Цезарю польстить, ты строишь глазки
Завязывальщику его сандалий.
Меня ты плохо знаешь.
Охладела?
О милый! Если охладела я,
Лед сердца моего пусть превратится
По воле неба в ядовитый град
И первая же градина пускай
В меня ударит: с нею пусть растает
И жизнь моя. Пусть градина вторая
Убьет Цезариона. Пусть погибнут,
Затопленные бурей ледяной,
И дети все мои, и весь народ;
И пусть непогребенные тела
Останутся москитам на съеденье.
Довольно, верю я.
Итак, Александрию взять осадой
Задумал Цезарь. Здесь я с ним сражусь.
Дух наших войск еще не поколеблен,
Рассеянный наш флот опять сплотился
И в боевой готовности. — Так где же
Ты было, мужество мое? — Послушай,
Коль не паду я в битве и смогу
Поцеловать еще раз эти губы,
Вернусь я, кровью вражеской забрызган
И в летопись мечом себя вписав.
Еще надежда есть!
Вот мой герой!
Утроятся и мужество и сила,
Неистово сражаться буду я.
Во дни удач беспечных я врагов
Щадил нередко, — шуткой откупались.
Теперь же, зубы сжав, я буду в Тартар
Всех отсылать, кто станет на пути.
Давай же эту ночь мы, как бывало,
В веселье проведем. — Позвать ко мне
Моих военачальников унылых. —
Наполним чаши. Бросим вызов вновь
Зловещей полночи.
К тому же нынче
День моего рожденья. Я считала,
Что горьким будет он. Но если ты
Антоний вновь — я снова Клеопатра.
Еще повеселимся.
Император
Велит военачальников созвать.
Да, да. Объявим им. А к ночи пусть
Их шрамы от вина побагровеют.
Пойдем, моя царица. Не иссякла