Вокруг было темно и жутко. Где-то рядом слышалось постукивание капель и какое-то шуршание – еле подняв раскалывающуюся голову, я с ужасом осознал, что надёжно привязан старыми кожаными ремнями к больничной койке. Я запаниковал и хотел было закричать, но этому помешал кляп, который мне вставили вместо болтающегося на шее фильтра. Дело пахло жареным, причём буквально: с каждой секундой я всё отчётливее ощущал запах гари. Вскоре я увидел его источник: послышались шаркающие шаги, и прямо перед лицом появился странного вида паяльник – его раскалённый наконечник напоминал ложку для зачерпывания мороженого. Рядом зазвучал уже знакомый смех, похожий на тявканье гиен.
– Доброе утро, дружок. Давай-давай, открывай глазик, он нам сегодня понадобится.
Я напряг зрение, чтобы разглядеть «мороженщика», и узнал в нём одного из местных, которые сидели во дворе высотки на «Комсомольской». Поодаль топтался второй. Оба были одеты в засаленные серые халаты, какие обычно носят
Всё, что происходило дальше, не поддаётся внятному описанию: настолько жёстко, больно и стремительно это было. Да, я хотел бы рассказать о виртуозном избавлении от ремней, стягивающих руки; о появлении полицейских, выломавших тяжёлую железную дверь и успевших обездвижить этих двоих нейропушками; о внезапном выключении света, которое самым случайным образом «помогло» одному ублюдку задеть дымящимся паяльником другого… Мне даже показалось, что это классический киношный трюк: будто такого поворота сюжета в повествовании вовсе не было, просто предыдущий адресат уж слишком сильно ударил меня в нос за нецелевую трату виртуальных монет, я отключился, и мне снится кошмар… Но нет. Мне действительно безжалостно вырезали глаз вместе с линзой, которую на чёрном рынке можно будет перепрошить (по крайней мере постараться), а после вставить в пустую глазницу какого-нибудь богача-головореза, желающего обзавестись новым апгрейднутым органом с прокачанной системой навигационных карт. Будь я на месте этих уродов, то поступил бы именно так, но конечные цели этой экзекуции оставались так же туманны, как и моё будущее. Я знал про него только одно: моё будущее было, мягко говоря, хреновым. Как, собственно, и настоящее.
Это был ад. Я сопротивлялся из последних сил, то и дело теряя сознание. Меня били по щекам и выжигали ткань всё глубже, вынимая орган зрения. Боль была сумасшедшая, такой я ещё не испытывал. Тело тряслось, крик рвался наружу, но кляп не давал ему это сделать. «Хирурги» гадко смеялись и отпускали плоские шутки («Да за тобой глаз да глаз нужен!»), пока я содрогался в конвульсиях и готов был обделаться от нестерпимого напряжения.
Я готовился умереть – от болевого шока или от обильной потери крови. И когда мой глаз уже находился в метре от меня, на краю раковины в плотном пластиковом пакете, я наконец провалился в беспамятство – мир вокруг напоследок мигнул и выключился.
Мне снился страшный сон. Я пребывал на каком-то солнечном острове (интуитивно я догадывался, что это Крит, но вы же знаете эти сны – в них всё слишком зыбко, эфемерно, в том числе интуиция) и ждал наступления огромного вооружённого войска, которое неумолимо приближалось к воротам античного города. Почему-то о наступлении неприятеля знал только я – остальные же продолжали безмятежно жить своей жизнью. Рассказывать местным о нежданных гостях я не собирался или же не догадался это сделать, а просто бросился бежать по хитросплетению узких улочек, пугая заспанных горожан. В кульминационный момент, когда казалось, что идущий по пятам враг почти дотянулся до меня длинной, покрытой доспехами рукой, я резко проснулся, вынырнув в московскую реальность, и с новым ужасом осознал, что здесь грозный враг уже успел до меня добраться.