Антракт в овраге. Девственный Виктор

Дочь молча стала готовить холодный ужин, не будя служанки, а Каспар сел к инструменту и начал играть, сначала тихо, потом все более и более воодушевляясь. Казалось, мрачные и таинственные завесы разрывались, и за ними сияла ослепительная пустота и холод, как во дворце ледяной королевы; слышались безумные, страстные призывы, но они разбивались и возвращались еще более тяжелыми на голову самого призывающего, неудовлетворенные, еще более страстные, без силы не то, что сломить равнодушие призываемого, а слиться с ним, чтобы «ты» было «я», и «я» – «ты». Чем более хотящая, чем более упрямая, тем более недостигающая, бесплодная страсть. Какие-то вечные мучения скорей всего могли бы быть живописуемы подобной музыкой.

– Что ты играешь, папа? – спросила девочка, неслышно подошедшая к музыканту.

Тот ничего не ответил, только вытер пот со лба, словно сам испугавшись, не понимая, что он наделал.

– Чье это? – еще раз спросила девочка.

– Мое.

– Нет, нет. Это не твое, папа!

– Разве тебе не нравится?

Голос у Каспара был хриплый и тоже какой-то чужой. Девочка не отвечала. Отец выпил залпом стакан вина и продолжал словно небрежно:

– Я получил заказ на похоронную музыку, и по дороге мне пришло в голову несколько мыслей. Ты не мешай расспросами: дело очень спешное, и потом эта вещь меня может хорошо выдвинуть. Давай лучше ужинать и ложись спать, я буду играть тихо.

– Ты мне не помешаешь, папа, но эта… эта музыка – она – не твоя.

– Может быть, ты и права, я пробую новые средства, но нельзя всегда писать одно и то же, я и так обленился и отношусь спустя рукава к искусству. Оно этого не терпит.

Девочка вздохнула, поцеловала руку отцу и тихонько заметила:

– Перед тем, как сесть за писанье, перекрестись, как всегда, и вспомни о маме!

– Хорошо, хорошо, иди с Богом! – нетерпеливо проговорил Ласка, доканчивая торопливо куриное крыло и косясь уже на инструмент, где, казалось, ждали его новые, еще неслыханные, ему самому покуда неизвестные звуки.

III.

Каспар, конечно, только чтобы отделаться от детских вопросов, ответил, что ему заказана музыка для погребения. А, может быть, неизвестно откуда и почему пришедшие ему в голову мрачные мелодии натолкнули его на эту догадку, потому что заказчик ведь совершенно не определял ему характера будущего заказа.

Особенно странными показались музыканту его ночные фантазии, когда на следующее утро он входил в большую светлую, очень светлую комнату, с низким потолком, в которой ничего не было странного, а тем более мрачного. И хозяин оказался совершенно обыкновенным пожилым господином, правда с довольно неприятными чертами лица, но вполне вежливым, даже любезным.

В комнате было очень мало мебели. Ласка заметил бюро, несколько стульев, длинную скамейку вроде ларя, две шпаги на стене и какой-то портрет, завешенный белым тюлем. Солнце необыкновенно ярко освещало пол через широкие три окна в мелком переплете, отчего комната казалась еще пустее и как-то веселее.

Отчего ему пришло в голову, что ему закажут заупокойную службу?

Господин быстро и деловито переговорил с музыкантом о сроке и плате и, передавая несколько листков, заметил:

– Тут вы найдете тексты, которые нужно будет положить на музыку. Кроме того, надобен марш и медленный оркестровый номер. Вы можете писать в каком вам будет угодно стиле. Характер вокальных отрывков вам достаточно определят слова, которые я вам вручил, а марш и andante должны будут звучать торжественно и печально, несколько заупокойно … вы понимаете?

– Да, да, – пролепетал Каспар, сразу разроняв на пол данные ему листки. Поднимая их, он взглянул на круглый почерк и мельком разобрал:

Отец миров, соединенье
Пошли разъединенным нам!
И неумолчное хваленье
Подай запекшимся устам!

Стихи были неважные, но было ясно, что это – обрядовые песнопения, если не секты, то какого-нибудь сформированного общества. Покуда Ласка размышлял над поднятыми листками, хозяин продолжал:

– Вас, кажется, несколько удивляет, что мы предлагаем вам погребальную музыку… Мы думали, что вы – не суеверны и достаточный мастер, чтобы направлять воображение в любую сторону. Я уверен, что мы не ошиблись, и, кроме того, я почему-то думаю, что эта работа вам особенно удастся, что вы сделаете что-то совершенно новое для себя!..

На Каспара напало странное состояние, какой-то полусон перенес его в давнопрошедшие времена, когда он с Эммой жили еще в Германии и не были женаты, были еще детьми. Ему представился их сад с простыми цветами после дождя, вдали большая дорога, обсаженная березами, по которой кто-то во всю мочь скачет верхом. На небе радуга. И милая Эмма говорит: «я – ты, и ты – я, и вместе с тем, ты останешься „ты“, и я – остаюсь „я“. Только так можно любить и только одного в жизни. Все другое – желанье, наважденье, но не любовь». Конечно, она так не говорит – где бы ей найти слова? Да и Каспар не так думает, он только так чувствует, а слова распеваются вверху, вокруг, на веселый, простой мотив.