Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций

В богословском понимании, – это «погружение в сон, мирная кончина, подобная сну…; сон;…погребение». [1862] В русской литературе начала ХХ века актуализируется древний христианский жанр – сон (вспомните «сонники» – толкователи снов и сны как элементы легенд и преданий о божественных чудесах): сны писали Н. А. Клюев и А. М. Ремизов. Последний записал: «…прочту для граммофона свой сон – меня везут на кладбище в Александро-Невскую лавру». [1863] Есенин не творил в жанре сна, но тематика сновидений характерна для его сочинений: «В сердце радость детских снов» (I, 57 – «Чую Радуницу Божью», 1914); «Жизнь моя! иль ты приснилась мне?» (I, 163 – «Не жалею, не зову, не плачу…», 1921). Жители Рязанщины применяют народный фразеологизм «Это тебе приснилось», [1864] когда хотят уязвить спорщика в преднамеренной лжи.

Точно, в библейском духе, выразился Илья Зданевич: «Познание ведет к смерти». [1865] Сама ситуация, когда творческая личность проигрывает умозрительно будущее собственное погребение, является типологической моделью. Всеволод Иванов признавался: «Я уже воображаю себя… то лежащим в могиле, под громадным памятником…». [1866] С. А. Есенин представлял: «Себя усопшего // В гробу я вижу» (II, 151 – «Метель», 1924). По мнению Владимира Хазана, «тема смерти имеет в поэзии Есенина безусловный онтологический статус». [1867] Исследователь обобщает: «…будь то лирика философских медитаций или исповедальное самоизлучение души, манифестация гражданских эмоций или магическая игра “самовитым” словом, истинная поэзия, едва ли не вся целиком, по изначальным телеологическим пристрастиям, генетической заданности, вырастает из извечно скорбной презумпции конечности витальных сил бытия, роковой неизбежности смертного тлена живого». [1868]

Древнерусская лексема «успе» вошла также в масонскую терминологию: «…десять братьев пришлось временно “усыпить” (т. е. исключить)»; «Усыпить – отстранить брата на короткое время» (ср.: «Уснуть на Востоке Вечном – умереть»). [1869] У масонов существовал символический «Похоронный ритуал», заключавшийся в следующем:

...

Похоронная церемония. Минимум один раз в три года проводится заседание памяти умерших. Брат Оратор берет себе в помощники других братьев. На черных занавесях, покрывающих стены храма, – надписи: «В каждой колыбели – зерно могилы. Сегодня – живые, завтра – мертвые. Жизнь – работа, смерть – отдых». Катафалк, в виде пирамиды, впереди, в центре. Все – в черном. Четверо стоят у (символического) гроба. Гроб называется «символическая цель». [1870]

Заметим (хотя и не будем придавать этому особого значения и не станем проводить аналогий), что в 1921 г. имажинизму как раз исполнилось три года. В. А. Рождественский привел в воспоминаниях мнение Есенина постимажинистского периода, которое перекликается с нарисованным крестом на могилке: «И кому он нужен сейчас, этот имажинизм? <…> Я на нем давно уже крест поставил». [1871] Как поминальный ритуал (не масонский, а природно-ка-лендарный) звучат поэтические строки А. Б. Мариенгофа, также любившего обрядность: «В апреле обряд // Желтого траура с одра // Земли» («Магдалина», 1919). [1872]

Общее впечатление от изображенного на разорванном листке совпадает с темой «Песни о хлебе» Есенина, созданной в том же 1921 г., до 26 февраля:

Наше поле издавна знакомо

С августовской дрожью поутру.

Перевязана в снопы солома,

Каждый сноп лежит, как желтый труп .

На телегах, как на катафалках ,

Их везут в могильный склеп – овин.

Словно дьякон, на кобылу гаркнув,

Чтит возница погребальный чин (I, 151).

«Лошадиная символика»

Н. И. Шубникова-Гусева увидела в орнаментальной подписи художника Г. Якулова слово «ХЛЕВ», [1873] рифмующееся неточной рифмой с начертанным выше «склеп» и созвучное с «хлебом». В церковнославянском языке «хл±вина» обозначало «дом», причем ученые-этимологи «предполагают заимствование из гот<ского> hlaiw “могила, пещера”». [1874] «Хлев» обозначает «стойло домашних животных» и в контексте рисунка ассоциативно отсылает к надписи почерком В. Г. Шершеневича «Лошадь как лошадь» (хотя этим животным больше бы подошла конюшня).