Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций

Выводя теорию страт, этнографы среди различных аспектов поведения рассматривают характерные манеры и находят особую жестикуляцию, соответствующую различным бытовым и обрядовым ситуациям в повседневной жизни горожан и сельчан. Образ бравого деревенского парня вырисовывается из его активного участия в праздничных кулачных боях и случайных драках, в проводах в армию, в святочном и свадебном ряженье и т. д.; но особенно он нагляден в угрожающих жестах, предшествующих завязыванию драки и составляющих своеобразную прелюдию к началу боя. Парни собирались группами, широко расставляли ноги, упирали руки в бока, взглядывали исподлобья, презрительно сплевывали на землю, нарочито громко сморкались, сдвигали картуз на затылок, помахивали тросточкой, грозили кулаком, закладывали правую руку за ремень и т. п. Тип угрожающего поведения, необходимого для вызова на бой, незначительно разнится в региональном плане и имеет неодинаковые диалектные обозначения. Например, по данным этнографа И. А. Морозова, в Вологодской и Ярославской губ. агрессивное поведение парней отчасти сопровождалось резкими и глухими выкриками и получило соответственное название «х у рканье».

Интересно, что и современники Есенина отмечали его дерзкий характер, склонность к развязыванию драк, умение перекрывать многоголосый шум в Политехническом музее в Москве лихим свистом с закладыванием двух пальцев в рот. А. Б. Мариенгоф в «Романе без вранья» так описывал посвист Есенина: «На свист Политехнического зала он вкладывал два пальца в рот и отвечал таким пронзительным свистом, от которого смолкала тысячеголовая беснующаяся орава». [2226] В. Г. Шершеневич схоже представлял умение свистеть Есенина: «…он на минуту паузил, а потом всовывал два пальца в рот и издавал такой разбойничий посвист, что меркла слава Соловья-Разбойника». [2227] А. Л. Миклашевская указала на еще более сильный свист как контраргумент в споре с московским извозчиком в 1924 г.: «Сергей держал под уздцы лошадь и свистел “в три пальца”. А озверелый извозчик с кулаками лез на него». [2228]

Есенин запечатлел в лирике свист и сопровождающую жестикуляцию своего лирического героя (нередко отождествляемого с самим поэтом): «Мне осталась одна забава: // Пальцы в рот и веселый свист » (I, 185 – «Мне осталась одна забава…», 1923).

О развязывании драки вспоминал Н. А. Оцуп: «В публике слышен ропот. Кто-то свистит. Есенин сжимает кулаки. “Кто, кто посмел? В морду, морду разобью”». [2229] Угрожающая жестикуляция, предшествующая драке, равно как и запечатленный с помощью типичных народно-разговорных выражений вызов на рукопашный бой, нашли воплощение в есенинских поэтических строках «Сыпь, гармощка! Скука… Скука…» (1923):

Что ты смотришь так синими брызгами,

Иль в морду хошь? (I, 171).

Об изменчивости цвета глаз Есенина в зависимости от его настроения вспоминала Н. Д. Вольпин: «Сидишь где-нибудь в середине зала, и кажется тебе, что поэт брызжет в слушателей синью – разведенным ультрамарином. Когда Есенин сердится или в сильном душевном напряжении, голубизна его глаз, казалось мне, сгущается и впрямь до синевы». [2230]

Современники подчеркивали, что драчливость Есенина была наигранной, ненастоящей, своеобразной литературной игрой, а кулачный жест – внешне грозный! – по существу же являлся амбивалентным. Любовь к озорству у Есенина была вызвана не только усвоенными с детства бойцовскими манерами, но и обусловлена его вхождением в литературную группу имажинистов, чьи публичные выступления носили «балаганный характер» [2231] – по мнению Рюрика Ивнева.

О подобном разбушевавшейся стихии воздействии авторского исполнения есенинских произведений на слушателей вспоминала Е. Р. Эйгес: «А Есенин стал посреди комнаты и читал свою поэму. Небо и земля слились воедино, а Есенин стоял и метал громы и молнии. Было даже страшно». [2232] Своеобразное созидание поэтического космоса, подобно сакральному сотворению первооснов бытия, претворение сна в явь происходило всякий раз при чтении Есениным его стихов – об этом писал Арсений Авраамов в книге «Воплощение. Есенин – Мариенгоф» (1921): «…впервые услыхал, как читают свои стихи Есенин и Мариенгоф: это было откровением – так вот он, преодоленный (не первозданный) хаос верлибра; вот он – воочию, наяву сбывшийся сон, некогда бледная бесплотная мысль – скелет теоретика, облеченная всем богатством, изобилием цветущей кровяной плоти… наконец-то!». [2233]