Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций

В статье «Отечество. Блатная песня…» (1991) Абрам Терц рассуждает: «И все же эта блатная советская семья благодарно ответит Есенину как своему пахану и первому поэту России. Ответит, перекладывая “такой красивый, красивый!” есенинский стих на жестокий, собственный опыт. Выйдет, разумеется, не так мелодично, не так умно и благородно, как нам хотелось бы, – не так, как у Сергея Есенина. Куда проще и ближе к подлиннику, к жизни, если хотите». [2331] Абрам Терц ссылается на недостоверный, но вероятностный факт-домысел, полагая его основанием для «двойной связи» Есенина и разбойников, двустороннего их взаимовлияния; автор приводит «биографическое предание»:

...

…Сергей Есенин, рассказывают, накануне самоубийства день-деньской тянул одну гамму – как волчий вой в ночи – песню тамбовских крестьян-повстанцев, прозванных «бандитами» и раздавленных войсками. Впрочем, песня и впрямь была блатная, русская, тоскующая. Что-то вроде:

На кусту сидит ворона.

Коммунист, взводи курок!

В час полночный похоронят,

Закопают под шумок…

<…>

...

И мы угадываем канву, интонацию, которую воспроизводил Есенин следом за тамбовцами, в развитие и продолжение песни советских беспризорных (будущих воров и бандитов):

Вот умру я, умру я,

Похоронят меня.

И никто не узнает,

Где могилка моя.

И никто не узнает,

И никто не придет.

Только раннею весною

Соловей пропоет…

<…>

...

Никто в высокой лирике так полно не вместил этот смятенный народ, от мужика до хулигана, от пугачевщины до Москвы кабацкой, как это сделал Есенин, ту стихию превзойдя в поэтической гармонии, но и выразив настолько, что остался в итоге самым нашим национальным, самым народным поэтом ХХ столетия. Слова «Есенин» и «Россия» рифмуются. Вряд ли это ему удалось без «блатной ноты». [2332]

Пусть это явное преувеличение, однако исповедальные интонации и лирическое настроение воспринимаются всеми слоями общества как прорыв в высшие сферы бытия.

И в начале III-го тысячелетия, в первые годы XXI века, имя Есенина остается культовым. Особенно «наглядную» любовь к Есенину можно заметить в маргинальной среде, где человеческие чувства выражаются откровенно и неприкрыто. Так, в московской обители для бездомных «Марфино» единственным элементом комнатного убранства оказался есенинский портрет: «“Убого”, – думал я <корреспондент>, оглядывая комнату, в которой не меньше дюжины кроватей, несколько шкафов и вырезанная из журнала фотография Есенина на стене». [2333]

Народная канонизация

На протяжении жизни Есенина и последующих лет его фамилия породила ряд эмоционально-оценочных терминов, созданных сначала его друзьями по принципу народных и затем уже действительно принятых народом. Пошли они от называния «есенёнком» сына Есенина и З. Н. Райх Котика-Кости, а далее есенинщина как литературная школа эпигонов поэта и даже определенный стиль жизни; есенисты – взрослые любители его творчества и есенята – дети; есенинцы – исследователи- есениноведы . В. В. Маяковский в статье 1926 г. «Как делать стихи» вспоминал о последнем годе жизни Есенина, употребляя порожденный его фамилией термин: «…разошлись с убеждением, что за Есениным смотрят его друзья – есенинцы». [2334] В сборнике «Упадочное настроение среди молодежи. Есенинщина» (1927) многократно встречаются термины «есенинцы», а изредка наблюдаются более экзотичные – «есенинка». [2335] Среди экзотизмов (актуальных для первых посмертных лет Есенина) упомянуты «кружки “есенинских вдов”». [2336]