Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций

Ай, звали папá, пазывали папá,

Ай, юрзы, ай, мюрзы,

Ва новаю деревню молоденца кристить.

А ва новай ва диревни ни кала нет, ни двара,

Ни кала нет, ни двара – стаить банюшка нова!

Во этой ва банюшке каровать тисава.

А на этай караватки тут радильница лижить.

Тут родильница лежить, все пра то жа гаварить: —

А и хто ж ево знаить, как и имя ему дать!

Я и дам яму имя – брат Иванушка, Иван.

Ай, юрзы, ай, мурзы! [2313]

Жители с. Константиново рассуждают об обязательности имянаречения: «Младенец есть младенец. А потом его крестÕт обыкновенно, имя ему дают: Иван, или Сергей там, как говорится, такие там имена. Вот я Александр – значит, у меня Александр Спаситель, Александр Невский. Потому что родилсÕ в этот праздник». [2314]

Сама традиция нарекания именем восходит к библейской легенде, согласно которой Бог сотворил все земные существа и только человека (первочеловека Адама) наделил правом называния их. В Библии многократно сказано об этом – с объяснением сути имен, с их смысловой мотивацией: «И Господь Бог образовал из земли всех животных полевых и всех птиц небесных и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их, и чтобы, как наречет человек всякую душу живую, так и было имя ей » (Быт. 2: 19); «И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою: ибо взята от мужа » (Быт. 2: 23); «И нарек Адам имя жене своей: Ева, ибо она стала матерью всех живущих » (Быт. 3: 20, со сноской по поводу имени Евы: «Жизнь»). В Библии подчеркивается, что собственные имена – «говорящие», с прозрачным смысловым наполнением. Показательно, что (по Библии) имена даются не только во время первого обращения к нарекаемым персонам, но часто знаменуют новый жизненный этап человека (например, до рождения детей первая женщина не носила имени Ева). Кроме того, звуковой (вероятно, и смысловой) облик имени менялся в результате какого-либо важного события в жизни человека. Так, когда Аврам зачал сына от служанки Агари, то услышал: «И не будешь ты больше называться Аврамом ; но будет тебе имя: Авраам ; ибо Я сделаю тебя отцом множества народов» (Быт. 17: 5); аналогично Сара, родив сына, стала Саррой (см.: Быт. 18: 5).

Эта традиция первого имени и его смены была закреплена в христианстве в ритуалах имянаречения при крещении и пострижении в монахи, при возведении в духовный сан (например, жительница г. Елатьма Касимовского р-на Рязанской обл. – урожденная Покровская Софья Семеновна, 1899 г. р., дочь священника из г. Сасово, стала монахиней – матерью Серафимой и схимонахиней Никандрой [2315] ). В народной практике эта христианская традиция имянаречения дополнилась обычаем давать прозвище, которое спонтанно возникает при совершении прозываемым человеком какого-нибудь удивительного поступка. Следовательно, согласно христианскому вероучению, имя собственное, данное всякому человеку, освящено божественным благоволением к нему, а в бытовой практике прозвище наиболее ярко высвечивает характерные черты личности.

Прозвищеподобные образы – творческое самопредставление

Идея наделения человека прозвищем продолжала жить не только в сельской, но и в городской среде, несмотря на бытование фамилий. И это особенно касалось Есенина, о появлении которого в Петербурге вспоминал В. С. Чернявский: «В то время он еще не носил своих знаменитых кудрей, но за трогательную и действительно “нездешнюю” наружность и “золотые флюиды” его наперерыв называли “пастушком”, “Лелем”, “ангелом”…». [2316] Образ пастушка характерен для раннего творчества Есенина, по 1918 год включительно: «Я пастух. Мои палаты…» (1914) и др.