АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

Рассталась с Рязанью и с работой над тюремными главами 22-го сентября. Поехала в «Борз'овку» с надеждой застать там Саню.

Я уже знала о том страшном, что случилось за это время: ГБ не просто напало на след «Архипелага…» — он был уже у них. Западное радио передало заявление, которое по этому поводу сделал Александр Исаевич еще 5-го сентября. Его напечатала вся мировая пресса. В нем он сообщал об изъятии «Архипелага ГУЛАГа» — «многотомного исследования о советских лагерях» — и о том, что он опасается преследования тех, кто давал ему материал, что место хранения указала Во-ронянская², «которую допрашивали в КГБ непрерывно 5 суток и что, вернувшись домой, она повесилась».

…Еще одна жертва на Солженицынском пути! Правда, я не знала тогда, что Воронянская стала жертвой своего собственного поведения, что она не выполнила просьбу-наказ Александра Исаевича уничтожить тот экземпляр «Архипелага…», который был у нее, что в ее дневнике было даже указано место его хранения. И дело было, собственно, не в допросе, сколько бы он ни длился, а в том, что Воронянская не была настоящим конспиратором, в чем мы с мужем и раньше убеждались не раз. А теперь она посчитала себя Иудой, предавшей своего кумира, и… не смогла с этим жить.

Именно этим — изъятием органами КГБ «Архипа» — объяснила я себе все странности поведения Александра Исаевича: он перевез на дачу кое-что из мебели, посуду, вещи, в их числе проигрыватель «Тайга» и радиоприемник «Мелодия». Предвидит возможные осложнения в своей жизни? Или просто не нужны ему? И все лишнее — в «Борзовку»!?

Чтобы говорить свободно, мы пошли с Саней в нашу березовую рощу. Разговор, естественно, начался с «Архипелага…». Мы оба жалели Елизавету Денисовну Воронянскую, хотя она сама была причиной собственной гибели. Именно в этот раз Александр Исаевич рассказал мне, что Елизавета Денисовна не выполнила его требования об уничтожении того экземпляра рукописи «Архипелага…», который когда-то получила от него. Однако ее мученическая смерть как бы смыла ее вину. «Архипелаг…» она хранила у Самутина, где он и был изъят. Александр Исаевич рассказал мне, что Самутина допрашивали, но что пока с ним гебисты очень вежливы и что в случае чего он готов Самутина защитить! Рассказывал Александр Исаевич и о том, что у Воронянской был найден дневник, в котором, в частности, она описала нашу совместную работу по печатанью «Архипелага…» весной 1968-го года в «Борзов — ке» и что это, таким образом, теперь уже не является секретом.

Тем поразительней и неправдоподобней звучит для меня текст того, что дано в «Теленке…» на стр. 332 в скобках (эти мне Солженицынские скобки!), где автор высказывает оскорбительное для меня подозрение, что я АПНовцам рассказала о нашей работе весны 1968 года. (???)

Разговора нашего во всей его последовательности я передать не могу. Мои подробные дневниковые записи давно, в связи с нашей драмой, прервались и велись редким пунктиром. Но наброски этого разговора у меня остались.

Возможно, я была не совсем права, когда стала упрекать Саню в излишней резкости его выступлений, даже истеричности («ни один волос с моей головы…» и пр.). Но я не была достаточно информирована, и еще я очень за него боялась. Я считала, что у него нет достаточных оснований приписывать «бандитские» письма КГБ. Напомнила ему, как у его деда, без всякого КГБ, когда-то простым шантажом выудили большую сумму денег. Я знала об этом от самого Александра Исаевича, и он отнюдь не обвинял в этом ЧК… А он так обостряет обстановку. Донельзя.

Александр Исаевич отвечал уклончиво. Он не собирался, как я поняла позже, быть со мною откровенным во всем, хотя от меня (по инерции ли) требовал полной откровенности. Так, рассказав мне, что у всех вызывавшихся в КГБ в связи с «Архипелагом…» брали подписку о неразглашении, проинструктировал: «Если тебя вызовут и дадут подписать такую расписку, ты должна ответить, что ты никому ничего не скажешь, но Александру Исаевичу Солженицыну скажешь немедленно».

— И не подумаю, — быстро ответила я.

— Как так? Но если тебя вызовут, ты мне об этом скажешь?

— Нет. Неужели ты не понимаешь, что потерял на это право? (Знать бы ему, что меня уже вызывали и никакой расписки не потребовали),

Александр Исаевич, по-видимому, был крайне удивлен таким поворотом дела. Он полагал, что развод со мною — не отречение, а так, пустяки! А может, истолковал иначе: значит, она заодно с ними! Ведь в последнее время у Солженицына моральная сторона в отношениях с людьми переместилась на дальний план (Кто не с нами- тот против нас!), а то и вообще ушла из поля зрения. Даже меня он подозревал в том, что я из каких-то деловых соображений противлюсь разводу!