АПН — я — Солженицын (Моя прижизненная реабилитация)

Мой собеседник сказал, что он в курсе всего, что читал все мои судебные речи и что они произвели на него очень сильное впечатление.

Снова вернулись к содержанию «Архипа».

— Так все-таки о чем он?..

Я сказала, что это произведение о лагерях. В нем — все, что было известно Александру Исаевичу о лагерях.

— Но он при жизни не собирался его печатать. Называл даже срок — через 30 лет. А кроме того, — пытаюсь защитить Александра Исаевича, — он считает «Архипелаг ГУЛАГ» лишь опытом художественного исследования. Это стоит даже в подзаголовке!

Представителя КГБ интересует, действительно ли рукопись находится у меня.

Тут я предложила ему немедленно ехать'Ко мне домой.

— Я открою Вам все мои «тайники» и Вы убедитесь, что у меня ее нет.

— Да что там тайники… — недоверчиво возразил мой собеседник. — У Вас есть земля…

— Земля? Да в ней ничего нельзя хранить. Каждую весну ее всю заливает во время паводка.

Меня спросили, знает ли кто-нибудь об этом вызове в КГБ. Я ответила, что поставила в известность моего редактора, который как раз приехал ко мне сюда в связи с работой над моей книгой.

Мой собеседник невольно выразил досаду, но тут же разрешил позвонить домой и сказать, что я скоро буду.

В отношении того, что готовится моя книга, представитель КГБ проявил полную осведомленность.

…Господи! Вот я и разведена со своим мужем! И все равно с меня не спускают глаз! Почувствовала себя будто в стеклянной клетке. И это чувство родилось во мне даже независимо от того, что, как заметил и сказал мне позже один рязанский знакомый, за моим домом в Рязани в то время велось непрерывное наблюдение.

Когда я вернулась домой, редактор признался мне, что запомнил номер машины, на которой меня увезли, когда машина проезжала мимо окна: «На всякий случай!»

А мне было в какой-то степени даже приятно, что есть человек, который волей-неволей оказался свидетелем только что случившегося, а потому, естественно, я могла с ним поделиться и тем, о чем был разговор. Это было тем более приятно, что я никому, даже Александру Исаевичу, не собиралась рассказывать об этом, хотя с меня не только не была взята расписка, но даже и устной просьбы о неразглашении не последовало.

Во второй раз моя работа с редактором была прервана по весьма грустному, но неизбежному поводу. Я вынуждена была перевозить двух своих тетей в пансионат для престарелых людей,

Константина Игоревича оставила вдвоем с магнитофоном да с сотнями страниц моей «Войны». Когда я, вернувшись, прослушала все, что наговорил на магнитную ленту Константин Игоревич, то вполне отдала ему должное. Советы его были, как всегда, умными, дельными и доброжелательными не только по отношению ко мне, что для моего редактора было, скажем, естественным, но и по отношению к Александру Исаевичу, что для сотрудника АПН вовсе не могло быть само собой разумеющимся. Я лишний раз убедилась, что Константин Игоревич был полнейшим моим союзником. Я встретила его понимание даже там, где меньше всего, казалось, могла ждать. Например, рассматривая вопрос о «виновности» Солженицына, Константин Игоревич сказал следующее: «Конечно, Саня не был виноват. Он был осужден совершенно несправедливо. Их переписка, их разговоры с Виткевичем были мальчишеством и никакой опасности для государства не представляли. Серьезно говорить об антисоветизме Солженицына в то время нельзя. Просто было такое время, вот их и арестовали!»

Я так расхваливала автомобильный маршрут из Рязани в «Бор-зовку», что Константин Игоревич соблазнился и предложил мне себя в компаньоны. Но не для того, однако, чтобы заехать в «Борзовку», ибо там 18 августа меня должен был ждать Александр Исаевич,

Так и было сделано. Погода нам благоприятствовала, и потому путешествие удалось. Проезжая «Борзовку», чтобы отвезти Константина Игоревича на станцию «Нара», я сказала своему спутнику, что, несмотря ни на что, свидания с Александром Исаевичем для меня всегда праздники и что такое праздничное настроение я ощущаю и сейчас.

Каково же было мое недоумение, мое разочарование, когда, приехав в «Борзовку», я нашла там вместо самого Александра Исаевича два письма от него, помеченные 16-м августа, да заявление в правление дачного кооператива с просьбой переписать дачу на меня.

Казалось бы, вот она, фактическая реализация оговоренного условия нашего добровольного развода! Но я не только не ощутила никакой радости, но, напротив, в сердце закралась тревога, которую никак уж не могли рассеять Санины письма.

Так я прожила в «Борз о в ке» до последних чисел августа. Чтобы не пропустить какие-нибудь события, если они произойдут, систематически слушала западное радио. Поначалу ничего тревожного не было. Потом услышала, что дал пресс-конференцию по международным вопросам академик Сахаров и что на нее отозвались 40 наших академиков, послав в «Правду*- письмо, осуждающее поведение Сахарова. Еще позже услышала, что 27 августа начались заседания городского суда по делу В. Красина и П. Якира. Но имени Солженицына в западных передачах пока не произносилось.