Апокалиптический реализм: Научная фантастика А. и Б. Стругацких

Меморандум Бромберга о Монокосме противопоставляет эзотерический, подвергшийся влиянию Востока идеал — «самоуспокоение, замыкание на себя, потеря интереса к физическому миру» (С.18) и экзотерический, ориентированный на Запад, идеал, характеризующийся как «романтические трели теории вертикального прогресса» (С.18).

Бромберг предлагает метафизический синтез, приводящий на «путь к Монокосму». Простая взаимозаменяемость мистических и мирских доктрин, объявляющих о «новой жизни», подчеркивается тем, что Бромберг использует квазинаучные термины для изображения архетипического религиозного образа рая.

«Синтез Разумов […] приводит к уменьшению страданий до минимума и к увеличению радости до максимума. Понятие „дом“ расширяется до масштабов Вселенной. Возникает новый метаболизм, и как следствие его — жизнь и здоровье становятся практически вечными. Возраст индивида становится сравним с возрастом космических объектов — при полном отсутствии психической усталости. Индивид Монокосма не нуждается в творцах. Он сам себе и творец, и потребитель культуры. […]

Каждый новый индивид возникает как произведение синкретического искусства: его творят и физиологи, и генетики, и психологи, эстетики-педагоги и философы Монокосма.» (С.19).

Тезис Бромберга, с его бюрократическим определением рая («уменьшение страданий до минимума») и научным объяснением того, как человек становится ангелом («новый метаболизм»), — больше, чем просто издевательство над научной фантастикой. Трактат о «синтезе Разумов» близко соотносится по форме и содержанию с «Синтезом двух Разумов…», предложенным философом Николаем Федоровым.

Влияние Федорова на творчество Стругацких будет подробнее рассмотрено в Главе 4.

Тайная вечеря

Аллюзий на «тайную вечерю» немного, и их можно было бы счесть случайными деталями, не обладающими связью с прообразом, если бы не их помещение как раз в поворотной точке карьеры Тойво. Контекст, в котором находятся эти аллюзии, более значим, чем их частотность. Напрямую ведет к «тайной вечере» диалог Тойво с Гришей (приведенный выше), наиболее броское сравнение Тойво с фигурой Христа из всех, представленных в романе. Некоторые детали диалога подчеркивают экзистенциальное одиночество Тойво и предсказывают его полное отделение от человечества.

Сцена «тайной вечери» — единственная сцена романа «в домашних декорациях», ей непосредственно предпослан рассказ жены Тойво о проблемах в кулинарном институте, где она работает. Она жалуется, что закваска (для хлеба), которую они импортируют с Пандоры, слишком подошла и стала горькой, таким образом поставив в опасность производство неких дрожжевых пирожных, известных «на всю планету». Тирада жены Тойво — хороший пример множественности значений текста. Под клише научной фантастики (синтезированная пища, межпланетное распространение) читатель явственно слышит разговорные шаблоны современной разочарованной советской городской работающей женщины. Внутри контекста «тайной вечери» отсылка к перезаквашенному хлебу может выглядеть юмористическим богохульством.

Сцена открывается апокалиптическим знаком зловещего, чрезмерно драматического заката: «Они поужинали в комнате, багровой от заката.» (С.131) «Тайная вечеря» Тойво является его последним ужином с женой, Асей. Она вскоре отбывает в трехмесячную командировку, и к моменту ее возвращения «предательство» (см. ниже) уже произойдет. Библейская образность в этой сцене — не из иконографической Тайной Вечери (Христос с двенадцатью учениками сидят вокруг стола), но из истории Марфы и Марии (из Евангелия от Луки: 10:38–42). Образ Марии, сидящей у ног Господа, слушающей его поучения в то время как Марфа прислуживает, в чем-то сохранен: Тойво помещается у ног Аси, пока он «проповедует» ей об относительности добра и зла. Ася не приносит ужин до того момента, как Тойво заканчивает говорить.

Затем, когда Тойво и Ася ужинают, прекрасная бабочка влетает в комнату. Они решают назвать ее Марфой. Шаблон, предсказанный библейским мотивом, завершился.

Христос предан