Апокалиптический реализм: Научная фантастика А. и Б. Стругацких

«Ах, не все ли равно — виноваты ли стукачи или не виноваты, пусть виноваты они, пусть не виноваты, отвратительно то, что они есть. Отвратна животная, растительная, минеральная, физико-химическая сторона человека. Вот из этой-то слизистой, обросшей шерстью, низменной стороны человеческой сути и рождаются стукачи. Государство людей не рождает. Стукачи проросли из человека. Жаркий пар госстраха пропарил людской род, и дремавшие зернышки взбухли, ожили. Государство — земля. Если в земле не затаились зерна, не вырастут из земли ни пшеница, ни бурьян. Человек обязан лично себе за мразь человеческую.»[68]

Наиболее разителен в этом утверждении Гроссмана его фундаментальный дуализм — зло есть неискупаемый, неотъемлемый аспект любой телесной сущности. Вся человеческая, животная, минеральная и растительная жизнь неизбежно виновна и, типично, непристойна. Проблески хорошести в человеческой жизни происходят из внешнего мира, из намеков на полузабытую божественную сущность, которая была когда-то (по гностической мифологии) чистым богом. По сути, это замечание — объяснение, по которому материальный мир — совсем не творение бога, это работа демиургов.

Значащая примесь восточного, гностического, дуалистического мистицизма в российской мирской, равно как и в религиозной культуре проявилась отчетливо в первые десятилетия ХХ века. Частично это было реакцией на волну научного позитивизма, доминировавшего в интеллектуальной жизни на протяжении большей части XIX века.

Поэтому, когда Стругацкие изображают персонажей, относящихся к (маскулинной) научной интеллигенции, их стиль во многом обязан начавшейся с Хемингуэя традиции западной литературы реализма (не социалистического), а их изображение Иного — женщин, детей и нечеловеческого разума — вдохновлялось полностью иной, исконной традицией. В общем, похоже, что Стругацкие для характеристики женщин, детей и чуждого разума использовали образы гностического дуализма и «Востока».

Элементы антиэмпирических, не подражательных стилей российских движений модернизма и авангарда первых десятилетий ХХ века проявляются наиболее ярко в характеристиках Иного.

Женщины

При изучении романа «Мастер и Маргарита» И.Л.Галинская предполагает, что в образе Маргариты Булгаков хотел дать литературное воплощение теологической Софии — соловьевского начала Вечной Женственности. София Соловьева, в свою очередь, — часть валентинианской традиции гностицизма.

Кратко говоря, валентинианские рассуждения полагают, что источник тьмы, и тем самым дуалистический разлом между материей и (божественным) духом — внутри самого божества. «Божественная трагедия», как Джонас (Jonas) назвал это, и необходимость спасения являются результатом изначальной божественной ошибки и неудачи. В некоторый момент чистый дух (Бог) обнаруживает, что часть его желает творить:

«И однажды эта Бездна задумала создать начало всех вещей, и он вложил этот замысел, подобно семенам, в чрево Молчания (женского начала), что было с ним и она приняла это, и понесла Разум (Nous, мужское начало)….»

(Джонас, с.181)

Впоследствии чистое, непостижимое божество (Бездна) отделилось от своих эманаций, сотворивших затем мир — это разъясняется по-разному в различных гностических системах.

Валентинианские размышления представляют две символические фигуры, изображающие своей судьбой божественное падение. Это мужской Изначальный Человек и женская Божественная мысль. Последняя, обычно известная как «София» или «Мудрость», в сущности, является причиной падения Бога: это ее страсть и ее ошибка привели к активности демиургов, творивших мир. Двусмысленная фигура Софии, заключающая в себе широкий спектр толкований от наиболее духовной «Божественной мысли» до чувственной страсти, развилась в философии Соловьева в Вечную Женственность.