Апокриф

По докладу дежурного контролера, Острихс Глэдди, находившийся в одиночной камере, по существовавшему тюремному распорядку в положенное время отправился ко сну. Контролер, в соответствии с инструкцией, через каждые пять минут заглядывал в наблюдательный глазок камеры, осуществляя контроль за поведением заключенного, находившегося под особым надзором. Сначала все было как всегда. Острихс засыпал трудно, а спал неспокойно, часто изменяя положение тела. Однако, примерно с часу ночи он перестал ворочаться на кровати и затих, лежа на спине. Вначале это не вызвало никакой тревоги у контролера. В конце концов, даже человек с хронической бессонницей иногда крепко и безмятежно засыпает. Прошел час — Острихс оставался все в том же положении. Затем контролер заметил, что соскользнувшая с груди спящего рука как-то очень неудобно свешивается с кровати. Это вроде бы должно, было заставить Острихса переменить позу, но он оставался недвижим. Наконец, минут через пятнадцать контролер решил проверить все ли в порядке и зашел в камеру. Заключенный на оклик не ответил и вообще не подавал признаков жизни. В камеру немедленно был вызван дежурный врач…

— Неужели ничего нельзя было сделать?! — обратился Ксант Авади к находившемуся здесь же доктору.

Тот медленно покачал головой из стороны в сторону.

— Когда я пришел в камеру, он был уже мертв… Никакие реанимационные мероприятия на месте результата не дали. Электростимуляция, искусственное дыхание, укол в сердечную мышцу… Впрочем, вам это вряд ли нужно, это я все в отчете напишу… Я разумеется, распорядился доставить его, — доктор дернул головой в сторону тела под простыней, — в медчасть и повторил все, возможное здесь… Но это, что называется, для очистки совести. Поздно.

— А если в наш медицинский центр?! — в какой-то детской надежде пытал доктора Ксант Авади, там ведь оборудование…

— Ну, нет там оборудования для воскрешения мертвых! Нигде такого нет! — слегка озверел врач. — Можете, если вам угодно, считать меня коновалом, но мертвого от живого я отделяю безошибочно! Кроме того, в соседней комнате находятся двое моих коллег, как раз и из того самого медицинского центра… Колонель Тоофлер вызвал мне на подмогу… Можете поинтересоваться у них.

Ксант Авади нервно протер руками ставшее горячим лицо.

— А почему? В смысле, что с ним произошло? Хоть это сказать можете?

Доктор пожал плечами.

— Без вскрытия и анализов могу только предполагать внезапно развившуюся острую сердечную недостаточность, неясной, пока, этиологии. Знаете, с молодыми людьми такое изредка случается и протекает значительно опаснее, чем у людей пожилых… У тех коллатеральное кровообращение…

— О, Господи! Доктор! — только, что не взвыл Ксант Авади. — Как мы это все там объяснять будем? — и он сделал судорожный жест рукой куда-то туда, в сторону лежащих за стенами операционной и пока еще спящих улиц и площадей.

— Вы полагаете, этот вопрос в моей компетенции? — мрачно поинтересовался врач. — И позвольте осведомиться, какие будут распоряжения по поводу вскрытия? Сами будем делать, или еще как? И тело куда?

Ксант Авади задумался несколько секунд, а потом сухо ответил:

— Да, действительно. Вашей компетенции явно не хватит. Тело в морг нашей судебно-медицинской лаборатории. Пока не вскрывать.

* * *

В газетах, которые Тиоракис исследовал на кухне собственной квартиры, никакая из этих сцен отражения не нашла. Зато там были официальные коммюнике, содержавшие кристальной чистоты правду, состоявшую в том, что арестованный шесть дней назад Острихс Глэдди умер в камере следственного изолятора от острой сердечной недостаточности. Сообщалось также, что по данному прискорбному факту назначено расследование, которое будет «беспрецедентно прозрачно», а для установления точной причины смерти компетентные органы намерены прибегнуть к независимой экспертизе.

Поздно.

Это был тот самый случай, когда правда, вдруг ставшая остро необходимой для спасения правящей клики, выйдя голышом из-за многолетнего завала лжи, нагороженного самой же властью, оказалась неузнанной теми, кому она предназначалась. Ее немедленно освистала, вымазала в грязи и наконец линчевала потерявшая управление толпа.

«Никто не верит в смерть Острихся Гэдди от естественных причин» — это был самый мягкий из тех заголовков, который удалось найти Тиоракису в газетах. Даже сам Тиоракис полагал, что Острихса, скорее всего, отравили или сделали что-нибудь другое в этом роде. Он только поражался тупости и безрассудству тех, кто умудрился не предвидеть совершенно очевидных последствий подобной акции в сложившихся условиях.

К вечеру того же дня целые толпы, наэлектрилизованные газетными заголовками, яростными выплесками в компьютерных сетях и пламенными речами уличных вожаков, стали накапливаться в правительственном квартале и в том числе около здания ФБГБ. «Долой убийц!» — стало их основным лозунгом.

Чем менее решительности проявляли стоявшие в оцеплении полицейские и военные, тем более возбужденной и агрессивной становилась людская масса.