Я очень рада, что рубашки Вам понравились. Хорошо, что Вы сказали мне о наволочках. Я и прежде думала приготовить Вам наволочки, но без мерки это не очень удобно. Очень Вас прошу смерить Ваши подушки на французский манер и написать мне, сколько в них сантиметров. Хотя одна наволочка уже почти начата, но все же будет удобнее уладить после с меркой. Я думаю, что соотечественники поедут на выставку и, следовательно, скоро представится оказия для посылок. Мне очень хочется послать Вам разные вещи. Я бы желала, чтоб Вы как можно меньше покупали себе в Париже белья машинной их работы. Не беспокойтесь о том, что мне стоит денег приготовить для Вас какую-нибудь вещь; если б и стоило чего-нибудь, то ведь здесь не Париж и не Петербург: расходов тут ужасно мало, а деньги есть, ведь это почти деревня. Мы с матерью почти ничего не тратим в Иванове: расходы по дому пополам с дядей, с которым живем вместе и в заведении которого затрачены наши небольшие деньги, которых, впрочем, теперь 15 тысяч. Это не безденежье. Отец получает кроме того довольно, хотя и много проживает в разъездах. Житье здесь привольное в материальном отношении, есть и лошади у нас свои и всякая штука. Туалет мой здесь самый скромный, хотя я одеваюсь лучше всех. Купчихи дома одеты ужасно дурно, даже грязно, и только в торжественные дни наряжены богато. Это народ, у которого ничего нет для себя: парадные комнаты, парадные постели, парадные платья. Здесь есть один купец-миллионер, либерал и образованный: принимает архиереев и губернаторов к себе в дом, а где дочери его спят, так в эти комнаты войти страшно – нет не только порядочной мебели – нет даже воздуха хорошего и чистоты. Мы находим, что французские буржуа жадны, жадны, но, однако, у них есть все для себя: и ковры, и занавесы, и платья, а это Бог знает что. Вот где нет ни малейшего уважения к себе.
Благодарю Вас очень за уведомление о Висковатовых. Мне их очень жаль. Они хорошие люди: добрые и честные. Непременно узнаю их адрес, напишу Вам.
Сегодня я Вам пишу коротенькое письмо, тороплюсь.
Не забудьте же смерить Ваши подушки, да простите меня, что я Вам надоедаю. Я знаю, что я неуклюжий человек, и часто мучаюсь, думая, не сделала ль я перед Вами какой-нибудь большой неловкости; а Вы добрая и снисходительная чересчур, так что не скажете.
Когда мать моя поедет в Нижегородскую губернию, на свиданье с родными, – попрошу ее отыскать там где-нибудь полотенец, вышитых разными петухами и цветами. Кажется, Вы любите такие полотенца. Очень благодарю Вас за рекомендацию книг, непременно достану [?].
В Москву все собираюсь, но еще не знаю, когда поеду; то отца дожидаюсь, – то нельзя его вдруг оставить, когда он только что приехал.
Я бы хотела у Вас просить Ваш портрет, такой, чтоб был побольше карточки. Хоть когда-нибудь нескоро иметь бы Вам такой Ваш портрет. Жаль только, что все Ваши портреты как-то безжизненны, нисколько не передают Вашего выражения.
Ваши письма я всегда с огромным удовольствием читаю: нахожу справедливым и верным, то есть очень разделяю все, что Вы говорили в последнее время по поводу американцев этих (я их тоже как-то не люблю), по поводу нашей общественной жизни и пр., хотя не отвечала Вам на это, потому что как-то некогда было хорошенько заняться письмом.
Прощайте, до следующего письма.
Целую Ваши руки.
Ваша Полинька.
Р. S. Я сегодня очень бестолкова. У нас зима, почти – снег падает.
Фотографию дома Вашего в Версале я буду ждать.
Я недавно читала письма Вольтера, как это интересно!
Как ни милы мне Ваши письма, но я не прошу Вас писать часто; ведь это скучно писать письма, у Вас же большая переписка. Только во время нездоровья Вашего я ждала писем Ваших с мучительным интересом, а теперь я спокойна за Вас, притом же могу о Вас спрашивать Варвару Владимировну, а она такая добрая, что тотчас отвечает.
Я часто думаю, какая я была дикая и странная, должно быть, когда только что встретилась с Вами, но все-таки меня не оттолкнули.
Я надеюсь скоро получить Ваши письма, потерянные в Лебедяни. Мне говорили, зачем я не рвала Ваши письма. Я этого не могла делать и не могу. И за что рвать? Разве Вы скажете, что нужно рвать, тогда я их перепишу в особую тетрадь под заглавием какого-нибудь перевода?
…Никогда, милая Полинька, не сказали и не сделали Вы ничего неделикатного или дикого, как Вы говорите, в начале нашего знакомства. У Вас для этого есть верный руководитель – сердечный такт. Правда, иногда Ваши мнения мне были не по вкусу, но я всегда думала, что Вы перемените их, позднее, всегда принимала во внимание внезапное Ваше развитие, отсутствие в детстве нормального воспитания и недостаток в юности и первой молодости руководителя. Я не говорю о семейных связях и об образовании ума. Если бы Вы видели барыню, которая вчера явилась ко мне и ее неделикатность, Вы бы разозлились…