Аполлинария Суслова

Теперешний профессор истории, Герье[205], очень добрый господин, экзаменует снисходительно, даже чересчур снисходительно, впрочем, не всегда. Иногда он ищет сделать что-нибудь для других, для экзаменующихся у него девиц, и это выходит очень мило и как-то наивно. Это еще очень молодой человек и до того симпатичный, что редко я встречала. Я ему горячо сказала на другой день словесного экзамена, что ничего не знаю, но желаю знать. Так как он предоставляет выбор темы сочинения самим экзаменующимся и требует, чтобы они писали на те исторические события, которые им хорошо известны, по каким-нибудь хорошим книгам, то я хотела выбрать для последнего сочинения, которое буду писать после праздников, – историю Абеляра par Guinet или Иеронима Савонаролы, но не нашла таких книг ни в одном из московских магазинов и взяла Michelet renaissance, из его Истории Франции[206]. Michelet я не люблю за его слог и за его мысли, но взяла потому, что другого ничего не знала, совета Герье спросить не догадалась, а Вас было спрашивать поздно. Я уже написала и отдала профессору три сочинения: о первой Английской Революции, по Маколею, причинах революции в Нидерландах, по Прескотту[207], и об отношениях Новгорода к удельным князьям, по Беляеву[208]; эти книги я читала уже довольно давно, особенно две первые. Мне очень совестно было писать эти сочинения, особенно когда думала, что человек серьезный должен читать такие глупости. Мне еще более совестно будет, если он напишет мне в дипломе: отлично, в чем я почти уверена.

А если б Вы видели, как барышни эти себя ведут в Университете! Одна чернильницу мою опрокинула, другая всю бумагу, на которой я писала, закапала чернилами и даже не извинилась, то место ваше, которое вы ненадолго оставили, займут, то стул ваш утащат, кричат, лезут к профессорам в ту минуту, когда те экзаменуют. Ну, уж барышни, неземные созданья! Смотря на них, убеждаешься, что необходимо иметь каких-нибудь казаков и жандармов «володеть и править нами».

В гимназиях здесь довольно курьезно учат. Учат всему, что должен знать человек, а выпускают из школы пятнадцати – шестнадцати лет. Учат с одиннадцати лет: зоологии и ботанике, алгебре и геометрии, физике и педагогии, всего не перечтешь, и все-то так плохо идет, как только можете вообразить. Девочка, выходящая из этих гимназий, из лучших учениц, не знает ничего, ничему не может учить. А если б Вы знали, что делают из несчастного французского языка!

Нет, еще в частных пансионах уважают те предметы, которым учат!

Учителя тут тоже артисты!

А в мужских гимназиях некоторые гимназисты разбежались из либерализма и революционных идей… Теперь шатаются, ничего не делают, вышли: «ни пава, ни ворота». Вот от этих господ, нигилистов и прочих, «сырой-то бор у нас и горит».

Пишите, ради Бога. Скажите, с кем Вы, а главное, что Ваше здоровье.

Варвара Владимировна мне сказала, что опять что-то плохо.

До следующего письма.

Целую Ваши руки,

Ваша навсегда Полинька.

Р. S. По окончании моего экзамена думаю открыть школу в Иванове в товариществе одной немки.

Адрес мой здесь: Большая Дмитровка, дом Голицыной, в 1-й женской гимназии. Софье Федоровне Эштер, для передачи А. П. Сусловой. Мне придется пробыть здесь еще месяца два.

После буду Вас просить купить мне на платье, деньги скоро пришлю для этого.

А. П. Суслова – Е. В. Салиас // РГАЛИ. Ф. 447. Оп. 1. Д. 21.

В начале 1866 года Суслова покидает Петербург, уезжает в провинцию и принимает участие в подпольной общественной работе[209], но письменные сношения с Достоевским не прерываются: они переписываются даже после женитьбы Достоевского в апреле 1867 года, и имя Сусловой не раз встречается по поводу этих сношений в самых мрачных очертаниях в «Дневнике» А. Г. Достоевской. Из этой переписки особенно замечательно письмо Достоевского от 23 апр. /5 мая 1867 года из Дрездена, вызвавшее глубокую горечь и негодование молодой жены Достоевского; оно показывает с полной очевидностью продолжавшуюся духовную близость Достоевского и Сусловой и, вместе с тем, недостаток искренности великого писателя к новой, страстно и глубоко привязанной к нему подруге его жизни.

Петухов Е. В. Из сердечной жизни Достоевского (Ап. Прок. Суслова-Розанова). С. 43.

…Я давно уже решила, в случае, если придется стенографировать в частных домах, с первого раза поставить свои отношения к малознакомым мне лицам на деловой тон, избегая фамильярности, чтобы никому не могло прийти желание сказать мне лишнее или вольное слово. Я, кажется, даже ни разу не улыбнулась, говоря с Федором Михайловичем, и моя серьезность ему очень понравилась. Он признавался мне потом, что был приятно поражен моим уменьем себя держать. Он привык встречать в обществе нигилисток и видеть их обращение, которое его возмущало. Тем более был он рад встретить во мне полную противоположность господствовавшему тогда типу молодых девушек.

Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 1987. С. 71–72.