Аполлинария Суслова

Годы 1863–1866, период замысла и написания «Игрока», были наиболее мрачными, после каторги, годами жизни Достоевского. Это годы запрещения «Времени» (май 1863), смертельной болезни и смерти жены (15 апр. 1864), неудачи с новым журналом «Эпоха», внезапной смерти горячо любимого брата, Михаила М-ча (10 июля 1864), за нею смерти Апол. Григорьева (сент. 1864) и, наконец, крушения «Эпохи», поставившего Достоевского в безвыходное материальное положение.

Этот сложный период жизни Достоевского, «вся жизнь переломилась надвое» – так он характеризовал сам его, однако, чрезвычайно слабо освещен в его биографии. Особенно темным местом оставалось до последнего времени в этом периоде второе заграничное путешествие Достоевского (авг. – окт. 1863). Внимательное изучение переписки Достоевского этого времени не оставляло сомнения, что с этим путешествием связаны какие-то «особенные обстоятельства», которые тщательно скрывались от окружающих. С этим же временем совпадает увлечение Достоевского игрой в рулетку. Хотя он познакомился с рулеткой еще в первую поездку, но остался тогда к ней холоден. Только во время второго путешествия им овладевает настоящая игорная страсть, так ярко отразившаяся в «Игроке». Не следует ли искать и причины этой страсти в обстоятельствах жизни Достоевского того времени?

Вспомним, что Суслова только недавно пережила свою трагедию, во многом напоминающую отношение Полины к французу Де-Грие. Переход от страстной любви к страстной ненависти никогда не значит вытеснение одной страсти другой. Разрыв Сусловой с доктором не убил в ней любви к нему. В состоянии, близком к отчаянию, она обращается к Достоевскому, ожидая от него нравственной поддержки. Подобно Полине, она сама приходит к нему и соглашается ехать с ним в Италию. Достоевский, однако, не выдерживает положения «друга и брата», в какое он себя добровольно поставил. Создаются мучительные отношения, при которых у Сусловой рождается к Достоевскому временами чувство, близкое к ненависти. К этой внутренней трагедии примешиваются чисто внешние обстоятельства, еще более усложняющие взаимоотношения. Вместо поэтического путешествия, когда так соблазнительна мечта внешними удобствами и разнообразием впечатлений залечить раны любимого человека, вместо этого… безобразное безденежье, при котором остается ощущение «гадости»…

А позади – все, с чем связана была жизнь, все это брошено и оборвано. Умирающая жена, любимая литературная работа, журнал, оставленный на брата в самую сложную минуту.

…И как объяснить власть над собою этой страсти, которая вдруг закружила, захватила в свой круговорот. Отсюда острота проблемы «рабства» в «Игроке». Любить до сумасшествия, вместить почти невозможное – любить с каждым днем все больше, любить до жажды изуродовать, задушить и вместо ответной любви чувствовать у любимой зарождение ненависти. Все это ложилось тяжелым осадком на душу. Главная же загадка – предпочтение любимой женщиной, рабом которой он себя сознавал, ничтожного, пошлого и бездушного доктора-иностранца. И при этом ежечасно сознавать, что чувство это не убито, а готово всякую минуту вспыхнуть с новой силой. Проблема двойного рабства необычайно остро переживалась Достоевским, еще недавно бывшим в положении раба рабыни. «Все женщины таковы!» – восклицает Алексей Иванович, – «и самые гордые из них – самыми пошлыми рабами и выходят! Полина способна только страстно любить и больше ничего. Вот мое мнение о ней. Поглядите на нее, особенно когда она сидит одна, задумавшись: это что-то предназначенное, приговоренное, проклятое. Она способна на все ужасы жизни и страсти…».

Понятно, почему с такой напряженностью в «Игроке» герой ее бьется над разрешением загадки любви Полины к Де-Грие. Это не отвлеченная художественная проблема, поставленная Достоевским, а попытка осмыслить лично выстраданную трагедию.

«Полина и Де-Грие. Господи, какое сопоставление!», и это сопоставление Достоевский мучительно пытается разрешить…

Только личными переживаниями можно объяснить себе ту страстность, с которой Достоевский в «Игроке» подводит итоги этому мучительному сопоставлению. «Мисс Полине же, – простите, сказанного не воротишь», – говорит Алексей Иванович Астлею, – «нужно очень-очень долгое время решаться, чтобы предпочесть вас мерзавцу Де-Грие. Она вас и оценит, станет вашим другом, откроет вам все свое сердце; но в этом сердце все-таки будет царить ненавистный мерзавец, скверный и мелкий процентщик Де-Грие. Это даже останется, так сказать, из одного упрямства и самолюбия, потому что этот же самый Де-Грие явился ей когда-то в ореоле изящного маркиза, разочарованного либерала и разорившегося (будто бы?), помогая ее семейству и легкомысленному генералу. Все эти проделки открылись после. Но это ничего, что открылись: все-таки подавайте ей теперь прежнего Де-Грие, вот чего ей надо! И чем больше ненавидит она теперешнего Де-Грие, тем больше тоскует о прежнем, хотя прежний и существовал только в ее воображении».