Аполлинария Суслова

Думая об этом периоде жизни Достоевского, с удивлением спрашиваешь себя, как мог человек, живший в двадцать лет воздержанно, как святой, в сорок лет совершать подобные безумства. Это нельзя объяснить не чем иным, как аномалией его физического развития. В двадцать лет мой отец был робким школьником; в сорок он пережил тот юношеский угар, который переживают почти все мужчины. «Кто не безумствовал в двадцать лет, тот совершает безумства в сорок», – гласит мудрая пословица и доказывает, таким образом, что подобные своеобразные возрастные сдвиги не так редки, как думают. В этом событии в жизни Достоевского сказалось возмущение благородного человека, желание супруга, оставшегося верным жене, тогда как она издевалась над ним со своим любовником. Мой отец хотел доказать себе, что и он может обманывать свою жену, вести легкую жизнь других мужчин, играть в любовь и развлекаться с красивыми девушками. Есть некоторые данные, которые позволяют это предположить. Очень странно, например, что Достоевский в романе «Игрок» изображает себя в образе домашнего учителя. Как я упоминала ранее, Мария Дмитриевна обманывала отца с домашним учителем. Отвергнутый молодой девушкой, которую он любит, этот учитель идет прямо к распутной женщине, которую презирает, и едет с ней в Париж, чтобы отомстить той девушке, которую продолжает любить. Но, помимо мести обманутого мужа, есть в этом романе Достоевского и истинная страсть. Герой в «Игроке» говорит о Полине следующее: «Бывают минуты, когда я отдал бы полжизни, чтобы задушить ее. Клянусь, если бы возможно было медленно погрузить в ее грудь острый нож, то я, мне кажется, схватился бы за него с наслаждением. А между тем, клянусь всем, что есть святого, если бы, на Шлангенберге, на модном пуанте, она действительно сказала мне: “бросьтесь вниз”, то я бы тотчас же бросился и даже с наслаждением»…

Этот эпизод в его жизни делает понятным характер своенравных и авантюристичных героинь его романов. Аглая в «Идиоте», Лиза в «Бесах», Грушенька в «Карамазовых» и многие другие являются более или менее портретами Полины Н. Этот эпизод в жизни моего отца, как мне кажется, объясняет странную, преисполненную ненависти любовь Рогожина к Настасье Филипповне.

Достоевская Л. Ф. Достоевский в изображении своей дочери. С. 89–90.

Как в «Игроке» у французика Де-Грие за этой великолепной законченной европейской формой скрывалась пустота сердца, мелкий, ничтожный характер, так и Сальвадор очень скоро оказался человеком маленьким, трусливым, в трусости своей способным на ложь и обман. «Ему нужна была любовница; подвернулась женщина хорошенькая, удовлетворяющая всем вкусам; он и воспользовался» – так определяет позднее Достоевский отношение Сальвадора к Сусловой, и она вполне соглашается с этим. И как власть Де-Грие над Полиной Александровной, власть и этого европейца с законченной формой над Сусловой была беспредельна: гордая, независимая, ценившая свободу своего я превыше всего – перед ним одним она позволяла себе стоять в согбенной позе умоляющей, когда он стал охладевать к ней, а она не хотела этому верить и убеждала себя, что он еще любит ее. Слишком короткой оказалась эта новая яркая полоса ее жизни, оставившая такой глубокий след в ее душе на долгие годы: в течение этих нескольких месяцев – весны и лета – эта полоса была пройдена до конца; буквально за миг счастья Суслова заплатила муками: разочарования, горькой, неотомщенной обиды, стыда и раскаяния.

Долинин А. С. Достоевский и Суслова. С. 181–182.

Нельзя не видеть, при внимательном отношении к «Игроку» Достоевского, что необычайная личная взволнованность пронизывает повествование всюду, где на сцене появляется Полина. По словам А. Григорьевны Достоевской, Федор Михайлович говорил ей во время работы над «Игроком», что «много из его чувств и впечатлений испытал сам на себе». Относилось ли это признание только к его страсти к игре или сюда входила и страсть к женщине? Образ Полины исключительно ли продукт творческого воображения или отображение и личного опыта? Этот вопрос приобретает тем большее значение, что черты Полины и позже повторяются в женских образах Достоевского (Аглая, Грушенька).

В изображении этих образов легко подметить столь напряженное, почти выстраданное чувство, что невольно зарождается убеждение: у Достоевского в жизни должны были быть встречи и сближения, о которых мы или ничего не знали, или то, что знали, – только внешние факты, не освещенные всей глубиной пережитого. И если образ Полины («следок ноги у ней узенький и длинный-мучительный») первый в ряду «мучительных» женщин Достоевского, то не следует ли внимательнее заглянуть в тот период жизни его, когда слагался замысел «Игрока», и поискать в нем объяснения тому изумительному проникновению Достоевского в женскую душу, которым отличается он в своем творчестве.