Аполлинария Суслова

Вы, кажется, соглашались, что это было бы важно. Тяжело это? Это другой вопрос. Я думаю, что я не увлекаюсь, когда полагаю, что вокруг вас могла бы вырасти целая коммуна: отбросьте на минуту свой нещадный скептицизм; право, могла бы вырасти коммуна, и нечего бы бояться мелких сплетен, ничегонеделанья, праздного шатанья, того, что вы зовете «kleinstadtisch»[70], – нет, это ушло бы само собою, а много бы дельного, энергического, работающего могло выйти из такой среды; отсюда вышла бы та преемственность, о которой вы как-то, шагая по гостиной, намекали. Ну, а суть этой преемственности ясна… Во всем этом опять-таки я не считаю себя увлекающимся – так могло бы быть, сначала немного, потом больше, – задаваться многочисленно не чему бы – ведь как ни хорошо было бы здесь, хоть в Швейцарии, дома все же лучше, и как лучше!.. И если положение дел не изменится быстро, т. е. переворот в России, то подобное тому, что я говорю, здесь или в другом месте, так или иначе должно будет быть – иначе ведь мало смысла будет в разрозненной жизни выброшенных из строя, это была бы жизнь в оазисах; тогда уж действительно лучше сесть на корабль и плавать по морю, как предлагал Гарибальди; может, удастся где-нибудь пристать, успокоиться в какой-нибудь республике Сан-Марино… Это опять отступление… Факт все-таки, что вы понимаете, почему Суслова хочет приехать в Англию[71]. Ей нужно отвечать. Она ждет ответа. А вы прислали мне письмо ее, и я уже вас спросил, хотите ли вы, чтоб я отвечал, и прибавил при этом, что это затруднительно. А причина затруднительности та, что, не объяснившись ясно с вами, нельзя ей отвечать…

Дело вот в чем – коротко и прямо… В наше последнее бытие в Тедлингтоне видно было слишком ясно, что Наталье Алексеевне оно в тяжесть, – дети, конечно, могут поглощать все внимание матери и делать ей тягость присутствие других. Затем, Наталья Алексеевна прямо сказала моей жене, что Герцен тяготится решительно всяким обществом, что он желает быть только с своей семьей и что ему приходится «брать на себя», когда бывают чужие.

Теперь на сцену является Суслова. Мы и она – дело разное хоть в том отношении, что нас волна прибила к этому берегу, а она – она ведь может и совсем не ехать в Лондон. Значит, нужно или решить, что она будет приятна и симпатична, или лучше прямо написать ей и просто, чтобы для этого не ездила, что вы все живете теперь в совершенном уединении и потому предались уединению, что у вас у обоих много работы и дела, у жены вашей – дети поглощают все время. Суслова любит прямоту, и она нисколько не обидится; гораздо лучше сказать ей это искренно, чем если она приедет сюда и только уже здесь поймет это… Тут обоюдная выгода…

Н. И. Утин[72] – Н. П. Огареву // Литературное наследство. Т. 62. С. 629–630.

24 ноября. Вторник

Престранная история! Есть у Мир. Англичанин, с которым я несколько раз говорила. Он немолод и очень серьезен. Мы несколько раз, оставаясь одни в зале после обеда, говорили с большой симпатией: о французах, о направлении русского общества; разговор всегда начинала я. Потом я как-то перестала с ним говорить, но в обыкновенное время являлась в залу, куда приходил и он.

Мы оба молчали.

В воскресенье (22) он объявил, что через два дня едет в свой дом. В этот день за обедом я была очень грустна и почти не ела, так что это заметили (Тум. и m-me). Мне было скучно в этот день особенно потому, что я чувствовала свое одиночество. М-те Мир. с А. Тум. и прочими были на конц[ерте], а мне не сказали, что пойдут, хотя я прежде высказывала желание быть в концерте. «Черт с ними», – подумала я и после обеда заговорила с Англич[анином]. Я его спросила о Д. Ст. Милле[73]. Он с большой живостью отозвался на мой вызов говорить. Алхазов вмешался в наш разговор. Я стала им рассказывать, что в библиотеке есть один молодой человек, который со мной заговаривает, что он показал мне в своей книге трактат философа какого-то про любовь и спрашивал моего мнения, что мне доставило много смеха.

В этой статье автор говорит, что человек рожден думать, но этого недостаточно для полного развития, нужно испытать страсть, любовь и самолюбие.

Алх[азов] и Анг[личанин] очень этому смеялись. Алхазов заметил, что молодой человек, должно быть, очень молод. Они меня спросили, что я ответила. Я сказала, что нашла эти идеи средневековыми, что любовь и самолюбие могут быть, но смешно их обрабатывать, когда у нас так много дела, дела необходимого, что куда нам такая роскошь, когда мы нуждаемся в хлебе, умираем с голода, а если едим, то должны защищать эти права миллионами солдат и жандармов и прочая. Я говорила с большим жаром, в комнате было много народа и между прочим Уильям, который сидел подле Анг[личанина] и иногда с ним перекидывался словами. «Этот молодой человек, – сказал мне Анг[личанин], указывая на Уиль[яма], – заметил, что мы говорим с симпатией».

– Может быть, – сказала я.