С самого моего приезда я почти все молчала за обедом. С одной стороны сидели старухи, с другой – студент с любовницей; стал ходить обедать вскоре после моего перемещения; но с некоторого времени около меня стал садиться, отделяя от меня старух, какой-то господин, который болтал, болтал и наконец вызвал меня на разговор, в который вмешался и студент. Господин слева спросил, что читаю, и, узнав, что историю, рекомендовал несколько книг; одну из этих книг студент предложил мне взять у него. Я, по обыкновению, вышла из-за стола тотчас по окончании обеда и пошла в сад. Проходя мимо Робескура, должна была остановиться, потому что он со мной заговорил. Едва я вошла в сад, как вышел студент со своей дамой и отдал мне книги. Дама тоже старалась принять свое участие; во время обеда она обертывалась в мою сторону с беспокойством. Эта дама заискивает как-то моего расположения: передает через своего кавалера мне блюда и прочее. Я ей отвечаю любезно. Англичанка не ходит обедать вниз на том основании, что должна сидеть с
Хозяйка выводит из терпения: тысячу раз прошу убрать комнату, а она не делает этого, хотя всегда обещает; просто не обращает внимания, как будто шутя все обещает. Прислуге также дала денег, и это не помогает.
Marie как-то взяла башмаки чистить, мне понадобилось идти; и уж искала, искала я ее с этими башмаками, лакей помог мне отыскивать, закричал ей, чтобы подавала башмаки Сусловой, она откуда-то с седьмого неба грубо отозвалась, что ей некогда, и я должна была идти в нечищеных, которые взяла, сердясь. На другой день, взяв мои башмаки, она сказала, шутя, что не сделает по-вчерашнему, и я же покраснела. В другой раз она забыла дать мне завтрак, и на другой день точно так же сама об этом напомнила, и я же стала ее перед ней оправдывать.
На днях был лейб-медик. Он рассказывал про гувернантку, которая его просила вылечить от седых волос. Я ему сказала, что и у меня седые волосы.
– От несчастия! – сказал он.
Это меня так сильно взволновало.
– У меня не было несчастий, – начала было я, на минуту преодолев себя, но слезы хлынули на глаза и мускулы лица задрожали еще более.
– У всех они бывают, – сказал он, по-видимому, тронутый.
Я пыталась заговорить, но не могла преодолеть себя.
– Вам можно помочь, в ваш возраст это возможно, – заговорил он.
– Неужели вы думаете, это меня огорчает? – сказала я с насмешливой грустью и все еще смотря в сторону.
– Нет. Я так только, чтоб что-нибудь сказать, – сказал он взволнованно и тоже смотря куда-то не на меня.
Вчера лейб-медик был, и я занималась с ним фр[анцузским] яз[ыком]. Я была в веселом расположении, так что держала себя как-то не солидно. Просто нервы были расстроены. Он мне заметил, что я рассеяна, – верно, думаете о Валахе (я перед этим что-то говорила о Валахе). Мне стало досадно, и я не умела ответить, но я в следующий раз постараюсь держать себя солиднее. Он заметил, что у нас в саду молодежь гуляет, и спросил, всегда ли это так. Я ему сказала, что когда я в саду, то никто не гуляет, и если и проходят мимо, то стороной, что они меня боятся, и это хорошо: нужно, чтоб кого-нибудь боялись.
Сегодня ездила к m-me М[аркович] и дорогой встретила его[126]
. Проезжая в коляске мимо госпиталя, я увидела несколько молодых людей, вышедших у ворот, тотчас вспомнила о нем и в самом деле его увидела. Он выбежал к воротам без шляпы, растрепанный, с помятым лицом, некрасивый. Он тотчас узнал меня, хотя я была за вуалью (я была вся в черном, исключ[ая] шляпки), и в смущенье повернулся к своему товарищу (я глазом не моргнула). Это меня начинает занимать. И вот после этого я целый день взволнованна. Мне было досадно на себя за это волнение. Неужели я его не забуду? И я приходила в отчаяние. Но отчего приходить в отчаяние, лучше ли бы было, если б я его забыла, лучше, что ли, мне было зиму, когда я его не видала? Лучше ли даже было мне в