«Аполлон-8»

За пультом руководителя полета в тот момент сидел Глинн Ланни, поблизости находился Клифф Чарлзуорт, хотя смена была не его. Оба заподозрили, что повторяющиеся намеки экипажа могут указывать на медицинскую проблему. Ланни попросил Чарлзуорта вызвать доктора Берри и вместе с ним прийти в резервный зал управления этажом ниже: там все трое приватным образом прослушают записи и, если нужно, свяжутся с экипажем. Берри в свою очередь позвонил Коллинзу, который недавно сменился с дежурства у пульта капкома и передал микрофон астронавту-новичку Кену Маттингли.

Все четверо ушли в резервный зал, закрыли дверь и прослушали сообщения, не скрывая нарастающей тревоги. В лучшем случае морская болезнь. В не очень хорошем случае – вирус. В худшем случае, как немедленно заподозрил Берри, – лучевая болезнь. Все совпадало: внезапное начало, рвота, диарея. Более того, в этом полете невозможно было миновать источник радиационного облучения – пояса Ван Аллена, окружающего Землю на высоте от 1000 до 60 000 км.

«Джемини-11» едва задевал нижний край поясов. Экипаж «Аполлона-8» пропахал их насквозь, получив полную дозу мощных лучей, преградой которым служил лишь относительно тонкий корпус корабля, и больше ничего. Даже при той высокой скорости, на какой летел корабль, экипажу требовалось два часа, чтобы выйти за верхний предел радиационного пояса[40].

Берри беспокоили риски, которые несли пояса Ван Аллена, с самого начала программы «Аполлон», но поскольку не было другого способа улететь с планеты Земля иначе как сквозь эти тысячи километров радиации, то в итоге оставалось создать как можно более стойкий корабль и надеяться, что экипаж не пострадает. А теперь у Бормана наблюдались как раз те самые симптомы и ровно в ожидаемое время.

Берри заявил о возможности радиационного поражения Чарлзуорту, Ланни и Коллинзу, однако убедить их не смог. Ловелл и Андерс ведь здоровы, не так ли?

Пока что, ответил Берри.

Даже если пояс простирается более чем на 60 000 км в высоту, напомнили ему, то доза радиации на всем этом промежутке будет довольно низкая, лишь немногим больше, чем получает человек при рентгене грудной клетки.

Да, ответил Берри, при двухчасовом рентгене грудной клетки.

И все же Берри – ученый, и он вынужден был согласиться, что если остальные двое астронавтов не демонстрируют тех же симптомов, что и Борман, то вряд ли у Бормана лучевая болезнь.

Самым вероятным объяснением, с точки зрения Берри, оставался вирус, а если так – то ситуация серьезная. Правила полета предписывали только один выход.

– Считаю, что нам надо рассмотреть вопрос о прекращении полета, – сказал он.

Ланни, Чарлзуорт и Коллинз воззрились на него, не веря собственным ушам. Однако, согласно тем же правилам, им оставалось лишь одно – выйти на радиосвязь и передать астронавтам мнение врача. По-прежнему не выходя из резервного зала, они вызвали по радио экипаж и сразу перешли к делу.

– Доктор Берри считает, что у тебя вирус, и опасается, что Билл и Джим подхватят его тоже, – сообщил Коллинз Борману. – Он рекомендует рассмотреть вопрос о прекращении полета.

– Что?! – воскликнул Борман и повернулся к Ловеллу и Андерсу, в равной степени изумленным и разгневанным таким предложением. Глядя на свой экипаж, он понизил голос почти до шепота и произнес в микрофон: – Это предложение – чистейшее дерьмо!

Ловелл и Андерс кивнули в знак согласия.

К радости Хьюстона, Борман пришел в равновесие.

– Слушайте, тут в космическом корабле трое взрослых астронавтов, мы не собираемся просто так развернуться и лететь домой. Со мной все хорошо. – Это, пожалуй, было очень далеко от истины, но Борман тут же поправился: – По крайней мере, мне уже лучше.

И это было правдой. Полдня, которые потребовались, чтобы он признал проблему, и еще полдня, через которые НАСА отреагировало на сброшенную пленку, – этого времени оказалось достаточно, чтобы желудок успокоился. Теперь Борман точно знал, что дело не в радиации, и подозревал, что не в вирусе. Оставалась причина самая неприличная: крайний случай морской болезни. Он был первым американским астронавтом, кто в ней признался, однако полагал, что в просторном «Аполлоне» не останется последним. Как бы то ни было, говорить об этом Борман больше не собирался.

* * *

Единственный телевизор в кабинете в Центральном научно-исследовательском институте машиностроения под Москвой показывал плохо. Имелись и другие каналы, намного более чистые, но они все контролировались государством. Передачи Евровидения – а именно они сегодня были интересны собравшимся в кабинете – можно было смотреть только после подключения к телевизору особого кабеля. Инженерам, работающим в ЦНИИмаш, такое оказалось вполне под силу, но это не значило, что изображение будет безупречным.