«Аполлон-8»

Для самих астронавтов заключительный этап приближения к Луне обещал стать упражнением на полет вслепую. Они ни разу не видели Луны с самого первого дня, когда еще летели носом вперед, но даже и тогда в зависимости от навигационных измерений, которые надо было сделать, нос корабля постоянно отклонялся то выше, то ниже лунной плоскости, а это значило, что астронавтам в иллюминаторы были видны только звезды. А с тех пор, когда для второй телепередачи корабль повернули носом к Земле, его положение уже не меняли вплоть до подготовки к включению двигателя и выходу на орбиту.

– Ради интереса сообщаем, – произнес Ловелл 24 декабря в 02:50 по хьюстонскому времени, за час до потери сигнала, – что Луны мы еще не видели.

– Вас понял, – откликнулся Джерри Карр, сидевший за пультом капкома. – Что вы еще видите?

– Ничего, – ответил Андерс, выглядывая в иллюминаторы, по большей части постоянно запотевшие. – Тут все как в подводной лодке.

– Понял, – ответил Карр.

Он и без лишних вопросов знал, что Андерс подразумевает иллюминаторы и что астронавты ими недовольны. Инженеры не предвидели такого сильного запотевания, но за последние дня два, изучив проблему, заключили, что она может решиться сама собой. Когда корабль выйдет на лунную орбиту, отражаемый от лунной поверхности солнечный свет нагреет корпус корабля примерно на 28° – по крайней мере так обещали планировщики полета. Если они правы, то увеличившаяся температура изменит плотность газа между панелями иллюминаторов и заодно растопит иней на стеклах, так что видимость улучшится.

Пока приближалось время исчезновения сигнала и включения двигателя для выхода на орбиту, экипаж корабля и наземные службы занимались текущими делами, проверяли настройки связи, состояние записывающих устройств в кабине, детали траектории и прочее. По большей части то была обычная рутина – средство чем-то себя занять в последние минуты приближения к Луне.

Наконец, через 68 часов и 4 минуты после начала полета капком дал экипажу официальное разрешение на самое рискованное действие за весь полет – маневр, от которого зависел исход всей миссии.

– «Аполлон-8», Хьюстон, – сказал Карр. – На 68:04, разрешаем LOI.

– О’кей, «Аполлон-8» готов, – ответил Борман.

Карр неловко выдерживал паузу. Как обнаружил до него Коллинз, холодный жаргон капкома попросту не вязался с масштабом того, что он только что разрешил экипажу.

– «Аполлон-8», Хьюстон, – наконец добавил он. – Вы летите на лучшей птице, какую мы только могли найти.

– Повторите, – потребовал Борман.

– Вы летите на лучшей птице, какую мы только могли найти. Прием.

– Спасибо, – ответил Борман, а через несколько секунд искренне добавил от себя: – Вас понял, птица отличная.

Словно дождавшись этой фразы, огромная карта на широком экране в ЦУП сменилась: после траектории перелета, которая отображалась там почти три дня, она переключилась на карту Луны. Поверх нее была нанесена траектория, по которой корабль должен лететь, если включение пройдет успешно.

– «Аполлон-8, Хьюстон. У нас лунная карта включилась, мы готовы работать, – сообщил Карр Борману.

– Вас понял, – ответил тот.

После этого почти все разговоры замолкли на 45 минут, когда Карр вновь вызвал корабль на связь.

– «Аполлон-8», Хьюстон. Пять минут до потери сигнала, системы в норме, прием.

– Спасибо, – ответил Борман.

Раздался треск помех, затем Карр вновь вышел в эфир.

– Фрэнк, – сказал он, – кастард в духовке, 175 градусов.

– Не понимаю, – по-испански ответил Борман.

А через миг до него дошло. Это было послание от Сьюзен, которая – если он хоть сколько-нибудь ее знал – будет держать на себе все хозяйство и приветливо принимать гостей, но к моменту потери сигнала и включения двигателя уйдет в кухню или спальню, где можно слушать трансляцию из репродуктора и где никто не услышит ее облегченного вздоха при успешном исходе, не увидит ее отчаяния в случае неудачи. Сьюзен считала, что публично демонстрировать сильные эмоции совершенно незачем.

Но при этом она не упустила случая передать Фрэнку весточку. Заранее встретившись с Карром, когда он не был на дежурстве, она попросила его огласить в эфире зашифрованную декларацию семейной солидарности – заклинание, которое связывало их с Фрэнком с самых первых дней брака: она позволит ему заниматься его рискованными летными делами, а он ей – заниматься хозяйством и детьми.

Сейчас Борман только улыбнулся – легкой улыбкой, не предназначенной для чужих глаз. Неизвестно, заметил ли ее Андерс, но, как бы то ни было, Борман вмешался в процесс и раньше, чем Карр успел бы повторить сказанное и вторгнуться в охватившие Бормана чувства, сказал в микрофон:

– Вас понял.

Вскоре после этого Карр объявил минутную готовность к потере сигнала, а затем сказал в микрофон слова, которые были на уме у всех, кто находился в зале:

– Доброго пути, парни.

– Спасибо, ребята, – ответил Андерс.

– Увидимся по другую сторону, – откликнулся Карр.

Минутой позже, ровно в рассчитанную НАСА секунду, связь прервалась.

Астронавты в корабле переглянулись то ли озадаченно, то ли восхищенно.