«Аполлон-8»

И вправду – Луна была там, она едва виднелась сквозь иллюминатор Ловелла, направленный назад. Корабль ушел уже достаточно далеко с видимой стороны Луны, так что теперь за носом «Аполлона» тянулась древняя серая поверхность. Размеры ее были огромны – избитая метеоритами голая пустошь простиралась вправо и влево и терялась за горизонтом.

Джим Ловелл – первый в истории человек, увидевший обратную сторону Луны, – зачарованно смотрел на исковерканный ландшафт, на миг лишившись дара речи.

– Она под нами? – жадно спросил Андерс, прижимаясь к своему иллюминатору.

– Да, и она… – начал было Ловелл.

– О боже! – воскликнул Андерс.

– Что стряслось? – спросил Борман.

Однако ничего не стряслось – просто Андерс теперь тоже увидел Луну:

– Ты только посмотри! Вижу два… – он взмахнул руками, изображая слово «кратер», которое от волнения вылетело у него из головы. – Только посмотри! – повторил он.

– Да, – сказал Ловелл.

– Видишь? – спросил Андерс. – Фан… фантастика.

Положение Солнца относительно корпуса, постоянно менявшееся по мере движения корабля вперед, теперь походило на земной полдень. Прямой свет уничтожил все лунные тени, так что трудно было отличить вогнутый кратер от выпуклой возвышенности.

– Не вижу разницы между дырами и буграми, – сказал Андерс, по-прежнему тщетно пытающийся вспомнить географические термины.

– Ладно, ладно, хватит вам, – упрекнул обоих Борман, занимавшийся кораблем в то время, пока остальные глазели на Луну. – Еще успеете насмотреться, времени хватит.

– Двадцать часов, да? – спросил Андерс, отлично зная, что при десяти орбитальных витках на каждый требуется чуть меньше двух часов, а это значит, что смотреть на Луну экипаж будет примерно 20 часов. И все равно он с готовностью напомнил себе о таком счастье.

Андерс и Ловелл откинулись обратно на кресла, и все трое застегнули ремни, но не стали их затягивать. Как и в случае с импульсом TLI раньше, тяга при выходе на лунную орбиту должна была быть относительно небольшой, поэтому ремни использовались не для обеспечения безопасности экипажа при включении двигателя, а для того, чтобы астронавтов не поднимало над креслами и не уносило прочь.

– Одна минута, – сказал Борман и затем добавил: – Ладно тебе, Джим, давай смотреть внимательнее.

Ловеллу по должности как раз этим и полагалось заниматься, поскольку именно он с клавиатуры на приборной панели должен был вводить в компьютер финальные команды для четырехминутного включения двигателя. Он проверил по компьютеру показатели высоты и скорости, а затем ввел команды, тысячу раз отработанные во время тренировок.

– К включению двигателя готов, – отрапортовал Андерс. – Приступай, когда будешь готов.

– О’кей, – ответил Ловелл, заканчивая вводить последние символы.

За десять секунд до нужного времени он еще раз сверился с выходом компьютера. Тот в ответ выдал комбинацию «99:20» – это был «код последнего шанса», которым компьютер проверял, вправду ли человек за приборной панелью намерен делать то, что собрался.

Когда обратный отсчет дошел до нуля, Ловелл нажал клавишу, обозначенную как «Исполнить».

Где-то за спинами астронавтов сопло двигателя начало издавать беззвучный рев, придавая торможение кораблю с силой в 10 000 с лишним килограммов тяги. Борман, Ловелл и Андерс ничего не слышали, лишь чувствовали слабое давление в спину.

– Одна секунда, две секунды, – отсчитывал Борман первые секунды 242-секундного включения. – Как все…

Андерс, уже зная вопрос, ответил раньше, чем Борман успел договорить.

– Все в норме. Давление нормальное.

– Пятнадцать секунд, – произнес Борман.

– Давление растет, как положено, – заверил командира Андерс.

– Хорошо.

– Все отлично.

Двигатель продолжал работать, корабль замедлял движение. Хотя астронавты знали, что продолжительность маневра была многократно проверена и перепроверена планировщиками траектории, они также понимали основное правило космических полетов: когда летишь быстро, нельзя замедляться больше необходимого – по крайней мере вблизи такого массивного тела, как Луна. Слишком большая потеря скорости приведет к тому, что корабль сорвется с любой запланированной орбиты и перейдет в свободное падение.

– Боже, четыре минуты? – пробормотал Борман, когда время подходило к двухминутной отметке.

– Самые длинные четыре минуты в моей жизни, – примерно через минуту сказал Ловелл.

Двигатель работал по-прежнему, и его действие на астронавтов увеличивалось: росло давление на спину, превращаясь в некое подобие тяготения. Ускорение было меньше 1 g, но людям, проведшим три дня в невесомости, она казалась более ощутимой.

– Такое ощущение, что около 3 g, – сказал Андерс.

Ловелл, не отрывая глаз от циферблата, объявил, что осталась всего одна минута, затем 48 секунд, затем 28.

– Ждем, – наконец сказал он.

– О’кей, – ответил Борман.

– Пять, четыре, три, два, один, – отсчитывал Андерс.

И затем, строго по графику, SPS – «служебная двигательная система», которая и служила, и двигала, а теперь и замедляла космический аппарат – умолкла.

– Отключение! – объявил Борман.

– О’кей, – удовлетворенно кивнул Ловелл[52].