Апологеты. Защитники Христианства

«Октавий» начинается длинным вступлением (гл. 1–4), в котором рассказывается повод возникновения разговора; затем следуют речи Цецилия (5-13) и Октавия (14 и д.) и наконец заключение. Речь Цецилия состоит из трех частей. В первой из них он высказывает основное положение скептической школы академиков, что «в делах человеческих все сомнительно, неизвестно и неверно и только более вероятно, нежели истинно». Поэтому он возмущается, что христиане, люди «необразованные, невежды, чуждые понятия о самых простых искусствах, осмеливаются рассуждать о сущности вещей и Божестве, о чем в продолжение стольких веков спорят между собою философы различных школ». Как скептику, ему не нравится всякое категорическое учение, особенно же учение христиан о промысле Божием, управляющем миром. В противоположность Октавию, он развивает мысль, что в жизни природы и человека царит случай, который совершенно исключает и делает ненужными промыслительные действия Божества (гл. 5). Признавши ненужность Божества с такими качествами, он тем самым отрицает Его существование и во второй части своей речи поставляет на Его место богов языческих, существование которых, по его мнению, не подлежит сомнению, так как оно подтверждается, во-первых, исконною верою в них всех язычников (гл. 6), а во-вторых, гаданиями, оракулами и вещими снами, в которых боги сообщают людям свою волю (гл. 7). Установивши с кажущеюся несомненностью бытие языческих богов, Цецилий в третьей части своей речи нападает на христиан, которые отвергают этих богов с их культами. «Я не могу, – говорит он, – выносить дерзости, нечестивого безрассудства тех людей, которые стали бы отвергать или разрушать религию столь древнюю, столь полезную и спасительную», а между тем христиане «презирают храмы, отвергают богов, насмехаются над священными обрядами» (гл. 8). Взамен отвергнутой ими языческой религии они приняли какую-то новую, отличающуюся крайнею развращенностью нравов, нелепыми предметами поклонения и странными верованиями. «Эти люди узнают друг друга по особенным тайным знакам и питают друг к другу любовь, не будучи даже между собою знакомы; везде между ними образуется какая-то как бы любовная связь, они называют друг друга без разбора братьями и сестрами для того, чтобы обыкновенное любодеяние через посредство священного имени сделать кровосмешением. Слышно, что они, не знаю по какому нелепому убеждению, почитают голову осла. Говорят, также, что они почитают человека, наказанного за злодеяние страшным наказанием, и бесславное древо креста; значит, они имеют алтари, приличные злодеям и разбойникам, и почитают то, чего сами заслуживают. То, что говорят об обряде принятия новых членов в их общество, известно всем и не менее ужасно. Говорят, что посвященному в их общество предлагается младенец, который, чтобы обмануть неосторожных, покрыт мукою: и тот, обманутый видом муки, по приглашению сделать будто невинные удары, наносит глубокие раны, которые умерщвляют младенца, и тогда– о, нечестие! Присутствующие с жадностью пьют его кровь и разделяют между собою его члены. А их вечери известны. В день солнца они собираются для общей вечери со всеми детьми, сестрами, матерями, без различия пола и возраста. Когда после различных яств пир разгорится, а вино воспламенит в них пыл любострастия, то собаке, привязанной к подсвечнику, бросают кусок мяса на расстоянии больше, чем длина веревки, которою она привязана: собака, рванувшись и сделав прыжок, роняет и гасит светильник…» (гл. 9).

Перейдя, затем, к вероучительной стороне христианства Цецилий говорит: «Откуда, что такое и где этот Бог, единый, одинокий, пустынный, которого не знает ни один свободный народ, ни одно государство, или по крайней мере, римская набожность? А какие диковины выдумывают христиане! Они говорят, что их Бог, Которого они не могут ни видеть, ни другим показать, тщательно следит за нравами всех людей, делами, словами и даже помышлениями каждого человека, всюду проникает и везде присутствует: таким образом они представляют Его постоянно беспокойным, озабоченным и бесстыдно любопытным, ибо Он присутствует при всяких делах, находится во всяких местах. Но это еще не все: христиане угрожают земле и всему миру с его светилами сожжением, предсказывают его разрушение (10 гл.). Не довольствуясь этим нелепым мнением, они прибавляют и другие старушечьи басни: говорят, что после смерти опять возродятся к жизни из пепла и праха. Двойное безумие! Небу и звездам, которые мы оставляем в таком же виде, в каком их находим, они предвещают уничтожение, себе же – людям умершим, разрушившимся обещают вечное существование. Однако я желал бы знать: без тела или с телом и с каким – новым или прежним воскреснет каждый из вас? Без тела? Но без него, сколько я знаю, нет ума, ни души, нет жизни. С прежним телом? Но оно давно разрушилось в земле. С новым телом? В таком случае рождается новый человек, а не прежний восстановляется. Но вот уже протекли бесчисленные века, а ни один из умерших не возвратился из преисподней» (гл. 11).