Читаем Апология полностью

x x x Соломон Франкович надевает слепые очки и уходит в траншеи строк. Его зрачки как минеры, но все пока живы, ужаса не произошло. Каждая линза перед его исполинским глазом напоминает аквариум без рыбок телевизора "Темп". Между гранями проплывают мои слова уже в нездешнем мире. -- Во-первых, -- говорит он, -второй экземпляр жирнее. Так почему вы не принесли его? -- Во-вторых, почему вы печатаете на обороте листа, а если так, - почему правая страница четная? Потом он говорит мне, что я похож на Гейне. Я отвечаю, что это, наверное, очень лестное для меня сходство, но я Гейне не читал. Минеры на конце этой фразы очевидно взрываются.

Он не верит мне, а я ему. 73 г.

СЭТЧМО

* -- Сэтчмо! Сэтчмо! Что там в сумке? -- Вечность. Звуки. -- Ну и рот! Почище бильярдных луз. -- Там блюз. * * Здесь ночь и темень. Ни звезды, ни человека, ни собаки: судьба, труба, толпа и ты все подают друг другу знаки.

x x x Когда трубач берет трубу и губы сложит в бантик лживый, как у вола в ярме -- на лбу кровь, дергаясь, шатает жилы.

И выползают из орбит глаза кроваво-мраморные, и ледником тоски свербит, как льдами сердце мамонта.

Он корчится попав в тиски огней, они его свежуют, всю требуху его тоски труба вбирает в поцелуи,

и в кольцах, жалящих ее, -в клубке покачиваний мерных -змей-искуситель лег змеей, баюкающей раем смертных.

И яблоки во тьме горят, и кожа, нежась, вся иззябла, и мнится Лысая гора из крупных, говорящих яблок.

О, пенье дивное, сдавись до мундштучка, до рта медяшки, а тело пусть свисает вниз под мокрым облачком рубашки.

Что если музыка дыша вольноотпущенницей смерти, -освобожденная душа, вдыхающая млечный ветер.

О, черный голос горловой, как мед живой, как кровь тягучий, о, солнца сон над головой, весь медленный, в песке излучин, весь пеной блюза голубой и пеньем в глубине излучен.

Угасла жизнь, ушла из глаз земною солью в звук последний, там змейкой золотой зажглась, где он вечноживущий, летний.

*так называли Армстронга 6 окт. 73

НА УЛИЦАХ СЕРДЦА

I

Было небо словно небо в облаках, до седьмого марта я сходил с ума, не дышалось, не хватало мне тепла, и на улицы смотрел я как в кривые зеркала.

Пальцев быстрые изгибы в бледных солнышках ногтей, волокна волос погибель -нитей света в наготе,

колоколенки ладоней, круглых век колокола зимовали в Вавилоне белолобого стекла. Год звенел как колокольчик, исчезая за горой, и пришел мороз-стекольщик, и пришел январь-хрустальщик, и пришел февраль сырой.

Розоватым лимузинам солнце вылизало спины, человечек брел хмельной, вел собаку за спиной

на большой-большой цепочке, словно тень гулять водил, а она вернулась в клочьях в небе лаявших светил. апр. 76

II

Глаза -- фиалки. Вишенный цвет век. Два крохотных музыканта невидимы, сами они видят мир голубым и зеленым. Лицо -- цветочница. -- Эти две, сударь, я никому не отдам.

III

По улицам сердца ходит трамвай -городской ученый кот. Там дни проплывают как острова -всей эскадрой вперед...

И когда закат -- тогда -- ноябрь и розовый снег кругом, и тонет день, и качается трап, мы сходим с него вдвоем. Скоро закончится этот год, видишь, как он дрожит... По закатным рельсам уходит кот, мой ученый кот -моя жизнь.

Я спокойно трону твой черный мех с голубыми искрами на краю, я припомню какой в этом городе снег -какой мягкий снег, какой розовый снег, такой выпадает только в раю...

IV

Осень светит спичкой желтой, узкий месяц в синем шелке, он из башенки глядит в сон кварталов городских.

Осень кованым копытцем бьет о бронзу переулка -очень хочет углубиться в мысли лиственного гула.

Голубой водой застынет, глаз ковши дымятся странным ужасом, и дышит иней в переулочках туманом.

Осень с полночью играет нитью журавлиных крыльев, у нее в глазах открытых зеркала и умиранье.

Полночь хочет в валерьянку язычок сквозь зубки свесить и на слабых лапках пьяных улететь гулять на месяц. Там по краешку -- лесок из серебряных чешуек, от него наискосок -страж-солдатик -- парень-жулик,

чистит он лучем звезды неба темные плоды, и пихает кожуру в розовую кобуру. 23 авг. 76

V

На улицах сердца хлопают ставни, валятся двери на мостовые... а я -- вор, я -- цыган, я из тех, кто пристанет на века, у меня -- любовная цынга, у тебя -- глаза полевые.

VI

Будет вечер осенний и лунный, запомни меня навек, не как юность -как юнгу на корабле.

Я драю палубу шваброй своих ресниц у твоих ног, а ты читаешь неизданнейшую из книг про любовь.

Ты листаешь ее на исходе дня, пропуская по сто страниц, -только помни меня, только помни меня, только снись.

VII

Фитилек свечи догорит, посвети рукой до зари,

а померкнет твоя рука -уплывут в окно облака,

и останутся на земле воск на блюдце, роза в стекле. апр. 76

МАРТ

Это просто Март, Маргарита, это капель сад -маргариток.

С желобов моря легких жалоб -далеко ль земля убежала.

Островок несет нас качая, может быть, мы сон чаек,

может быть мы твердь красных лапок, и всего-то смерть -сладкий запах,

и всего судьба -сна снимок, ворожба невидимок. 2 марта 76

ДОЖДЬ

Там где стеклянная лопнула ночь, в черепе темном востока, светится бледною лампой дождь -прозрачный мозг водостоков.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств. Перевод и семантический анализ сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73, 75 Уильяма Шекспира
Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств. Перевод и семантический анализ сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73, 75 Уильяма Шекспира

Несколько месяцев назад у меня возникла идея создания подборки сонетов и фрагментов пьес, где образная тематика могла бы затронуть тему природы во всех её проявлениях для отражения чувств и переживаний барда.  По мере перевода групп сонетов, а этот процесс  нелёгкий, требующий терпения мной была формирования подборка сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73 и 75, которые подходили для намеченной тематики.  Когда в пьесе «Цимбелин король Британии» словами одного из главных героев Белариуса, автор в сердцах воскликнул: «How hard it is to hide the sparks of nature!», «Насколько тяжело скрывать искры природы!». Мы знаем, что пьеса «Цимбелин король Британии», была самой последней из написанных Шекспиром, когда известный драматург уже был на апогее признания литературным бомондом Лондона. Это было время, когда на театральных подмостках Лондона преобладали постановки пьес величайшего мастера драматургии, а величайшим искусством из всех существующих был театр.  Характерно, но в 2008 году Ламберто Тассинари опубликовал 378-ми страничную книгу «Шекспир? Это писательский псевдоним Джона Флорио» («Shakespeare? It is John Florio's pen name»), имеющей такое оригинальное название в титуле, — «Shakespeare? Е il nome d'arte di John Florio». В которой довольно-таки убедительно доказывал, что оба (сам Уильям Шекспир и Джон Флорио) могли тяготеть, согласно шекспировским симпатиям к итальянской обстановке (в пьесах), а также его хорошее знание Италии, которое превосходило то, что можно было сказать об исторически принятом сыне ремесленника-перчаточника Уильяме Шекспире из Стратфорда на Эйвоне. Впрочем, никто не упомянул об хорошем знании Италии Эдуардом де Вер, 17-м графом Оксфордом, когда он по поручению королевы отправился на 11-ть месяцев в Европу, большую часть времени путешествуя по Италии! Помимо этого, хорошо была известна многолетняя дружба связавшего Эдуарда де Вера с Джоном Флорио, котором оказывал ему посильную помощь в написании исторических пьес, как консультант.  

Автор Неизвестeн

Критика / Литературоведение / Поэзия / Зарубежная классика / Зарубежная поэзия