Апология

Здесь слово поставила прямо под неба диктовку рука, и смотрит оно от Адама без страха в людей и века. 14 мая 81

x x x Я буду в погребках твоих плутать и опишу их, как Плутарх описал знаменитых греков, разумеется, все их обегав к вечеру я буду пьян, как Сократ, и румян, как первородный грех...

Я почувствую себя первым земным младенцем обернутым в лохматое полотенце воздуха, и мой папа Адам будет ругать мою маму Еву за то, что она не осталась девой, и тогда я скажу свои первые слова: -- Где ж у вас обоих была голова? И они потупятся... Наверное, будет снег, зеленый, как первородный грех, тающий, ласкающий, как мягкие руки всех моих родителей от первых предков, и на моих нервах развалится тоска, как в гамаке, и у нее в руке будет семь пучих на фитиле свечи, а зачем -- я не знаю...

Так и попадаешь в шелестящие иудейские дебри... А я предпочитаю дерби -я поставлю на темную лошадку недокушенную шоколадку, недогрызенный сухарь и стопарь, а когда она проиграет, я ей это все скормлю и поскорблю о потерянном выигрыше, а она наклонится и шепнет: -- Тс-с... Вы выпимши. -Я скажу: -- Разве вы офицьянт? Тогда дайте мне винца. -Она скажет: -- Я лошадь. Видите, какое скаковое у меня лицо, и длинное, как до зенита линия, и хвост украшает мое пальтецо, оно из лошадиной шкуры и подчеркивает лошадиность фигуры, и между моими копытами конские яблоки рассыпаны, а когда я бегу, я -- конус от праиндоевропейского "konjos".

Я скажу: -- Что ж, до свиданья, лошадь. -Выйду по мокрым ступенькам на площадь, и она, увижу, -- последний ночной погребок, не запертый на замок и без крыши, подниму голову как можно выше и спрошу: -- Где Бог? А на небе будет написано самым спесивым курсивом: Р Е М О Н Т но все равно, очень-очень красиво. февр. 77

КОМСОМОЛЬСКАЯ ПЛОЩАДЬ

А Комсомольской площади пятно бессонной толкотней обведено.

Три табора в горящих капюшонах, три рынка факелов и кривотолки торжищ, и переходы, как в речах умалишенных с мельканьем лиц и глянцевых обложек.

Как-будто нитью склеил их паук в трех богадельнях, в трех журналах приключений, в трех вавилонских башнях встреч-разлук, полудорожных тяжб и мелких денег, статей расходов и пустых затей с истерикой кассиров и детей.

Бесплатная ночлежка и больница, пилюля против жизни параличной, где лекарь в рупор лечит от столицы гипнозом -- городскою перекличкой. Здесь блатари и лейтенантов жены встречают неизвестного поэта, здесь ходят проститутки и пижоны, карманники и члены Верхсовета.

Здесь чумный дом приезжего народа, кулиса зрелищ чванных и помпезных, здесь сидя спят, здесь курят перед входом, здесь говорят на тарабарщине отъезда,

здесь вечного крученья пересылка, нет языков и общее смятенье, здесь воздух бунта, звук его вполсилы, здесь пахнет человеческой метелью. 16 апр.77

РОЗОВЫЙ ДОМ

В тоскливейший, гнилейший ноябрьский день, когда ноют зубы у заборов и прохожих, сырая штукатурка кидается со стен на затылки крадущихся к птичкам кошек.

Все еще попадается гужевой транспорт в виде задрипанных лошадок, невероятно вежливых, кивающих вам головой, но немножко нервных от труда и мата.

Они глубоко несчастны, и это легко понять, если принять во вниманье их беспросветные будни: скажем, вас с кирпичами стал бы гонять, под трамваи вон тот краснорожий паскудник.

Гипсовые дурни в разных стойках сереют в садах, простирая смятые кепки в воодушевляюще- --монументальном экстазе, но вороны хмуро гадят им на пиджак, ибо ценят удобства превыше изящных фантазий.

Шоблы одяшек живописно гужуются у пивных, маленько опухнув от пьянок и побоев, и вслушиваются трамваи с разбитых мостовых в их беседы и пенье речных гобоев.

Как приятно брести с непереломанным хребтом по целительным улицам волжского Рима, будто снова я, юноша, шествую в розовый дом, где желалось и мне умереть на руке у любимой. 28 ноября 78, Горький

x x x

Руки свести -- мост.

Губы свести -- мозг

тысячи синих рыб

бросит туда -- где ты,

где твоих ресниц

дугообразный тростник,

где египетский сон

в беге песчаных волн,

где отстал фараон.

Мы на поруки времен

приняты из тюрьмы,

выдвинуты из тьмы

подобьем блестящих перил

всем дугового моста, -

помнишь, я сотворил

тебя из ребра так,

как я хотел

тысячу жизней назад,

так, чтоб края тел,

как половины моста,

можно было свести

там, где живу я, там где, живешь ты.

7 марта 79

x x x Розой рта шевельни, наклони мне ее в целлофане крылатом улыбки, в целованьи огней, далеко как Нью-Йорк, дома превращаются в белые скрипки,

где гортань переулка суха и узка и мне кажется стиснутой МХАТом, где оборвано небо, а людская река так тоскливо бежит по фасадам, -

улыбнись мне, цветочница, розой в губах -полурозовым миром бесплотным, как младенца в сияньи слепом искупав, научи меня быть беззаботным,

улыбнись мне, несчастье губами раздвинь, как на чаплинской ленте, лакированной дверцей, дорогой, уезжающий лимузин персонажу такому же в сердце шип вонзил. 28 янв. 78.

НОКТЮРН

Жизнь и улица чужая. Пудренница небольшая светит в небе.

Ночь по крышам шарит, фонари колеблет и, скучая, кожу белит, пахнущую гарью.

Ночь -- чечетка на монетах, выпавших из брюк и сумок.