Апостол свободы

Ни угрозы, ни посулы, ни хитро обдуманные ловушки не помогли вынудить у них признания, и правительству был направлен следующий доклад: «Подвергнув Стойко и Саву Поповичей самым жестким и тяжелым мерам в течение шести месяцев, допросив их самым тонким образом и послав в Болгарию лучших шпионов для наведения о них справок, не обнаружив после всего за этими людьми никакой вины, если не считать сплетен о деревенских счетах, суд Топхане постановил этих людей — отца и сына — освободить». Было даже решено призвать клеветников к ответу.

Плача от радости, отец и сын обняли друг друга. С них сняли цепи. Однако котленские чорбаджии не сдавались; они подкупили патриарха, чтобы он опротестовал приговор; его поддержал Стефан Богориди. Верховный суд не принял во внимание решение Топхане и приговорил отца и сына к семи годам строгого тюремного заключения.

Сидя в тюрьме, где, по свидетельству самого Раковского, их товарищами были бандиты, головорезы, воры и отцеубийцы, они продолжали отстаивать свою невиновность. Они посылали петиции, искали связей с влиятельными людьми и истратили все немалое состояние Стойко на взятки. Их сторонники в Котеле и болгарские купцы в Константинополе также подали петиции правительству и, как это ни удивительно, собрали немало подписей османов. Однако чорбаджиям и патриархии удалось склонить чашу весов в свою пользу и не допустить пересмотра дела.

К счастью, мученикам не пришлось отбыть срок заключения полностью. В 1846 году был назначен новый великий визирь; он обладал чувством справедливости в достаточной мере, чтобы распорядиться о пересмотре дела, однако не был настолько горд, чтобы не принять крупной взятки от жены Стойко. Поповича выпустили из тюрьмы в конце 1847, а Раковского — в мае следующего года. Тогда Стефан Богориди, из дипломатических соображений постоянно ходивший по канату между осторожным патриотизмом и демонстративной лояльностью к туркам, вручил Стойко бумагу, возлагавшую всю вину за случившееся на неосмотрительное поведение сына. Стойко вернулся в Котел; здоровье его было подорвано, состояние утрачено. Раковский же остался в Константинополе, где у него было много друзей и знакомых; в их числе нашлись люди, занимавшие министерские посты, и он надеялся, что сумеет расплатиться с семейными долгами.

В тюрьме Раковский изучил законы Османской империи и теперь решил стать адвокатом, поскольку для этого не требовалось специального удостоверения; достаточно было обладать опытом и красноречием и по возможности иметь связи в суде, а все это у него было. Он хорошо зарабатывал и вкладывал деньги в различные коммерческие предприятия, большинство из которых кончилось крахом. В конце 1849 года Раковским овладело разочарование; воображение начало рисовать ему идиллии мирного труда и домашнего уюта в родном городе. Он решил, что построит себе двухэтажный дом по собственному проекту, и в соответствии с патриархальными нравами времени написал отцу с просьбой найти подходящую невесту.

Однако Раковский был так же мало создан для сельской идиллии, как мало он был создан для коммерции. Вскоре он раздумал жениться, чем причинил немалое замешательству отцу, уже пустившему в ход сложный механизм переговоров о сватовстве, которыми в Болгарии предварялся брак. Раковский жил в Константинополе и принимал активное участие в жизни болгарской общины. Ему принадлежит немалая доля заслуги в том, что в 1849 году был издан ферман на строительство в столице империи болгарской церкви, а позднее Раковский играл ведущую роль в ее попечительстве. Получение этого документа было одной из первых крупных побед в борьбе за независимую церковь, тем более значительной, что ферман назвал болгар по имени; до тех пор турецкие документы не признавали деления православных подданных султана на греков и болгар и называли их общим словом «румиллети» — «румийцы».

Как и многие болгарские патриоты своего времени, Раковский был глубоко чужд шовинизму. Его любовь к своему народу уживалась со щедрым духом интернационализма и веры в то, что свобода неделима. Он был убежден, что помогая соседям, когда того требуют обстоятельства, малые народы могут тем самым продвинуть вперед собственное дело, и оппозиция фанариотскому духовенству не мешала ему помогать греческим революционерам в борьбе против турок. Он верил, что все славяне по сути являются одним народом, и сблизился с польскими эмигрантами в Константинополе, хотя позднее его энтузиазм претерпел известные изменения, когда он к своему величайшему разочарованию обнаружил, что поляки пользуются трениями в православной церкви, чтобы обращать болгар в католичество.