Эммануил сделал им знак подняться. Китайцы встали и поклонились еще раз.
— Как ваши имена? — спросил Господь.
— Вэй Ши, — с поклоном представился китаец потоньше и помоложе. Он имел пухлые губы и тонкий нос, насколько вообще можно назвать тонким нос китайца, и носил очки, которые, впрочем, пред очами государевыми были торопливо сняты и запихнуты в карман джинсов так, что одна дужка непокорно осталась висеть снаружи. По-моему, такой человек был бы уместен в компьютерной фирме за монитором.
— Ли Сяо, — поклонился его собрат. Этот был полнее и впечатление производил более солидное.
— Может быть, уйдем, — предложил Марк. — Это не для нас.
— Ничего, останемся, — возразил Иоанн. — Поверь, так будет лучше.
Господь принялся внимательно изучать посетителей.
— Я вас слушаю, — наконец сказал он.
— Вот наши требования, — сказал Вэй Ши, и с поклоном подал Эммануилу аккуратную свернутую бумагу.
Господь даже не пошевелился.
— Требования? — одними губами переспросил он и слегка приподнял брови. Наступила пауза. Китаец выпрямился и нагло взглянул на Эммануила. Охрана за его спиной сделала шаг вперед. Господь предостерегающе поднял руку.
— Не нужно!
Потом посмотрел на Вэй Ши и Ли Сяо.
— Верно ли мне доложили, что эпитет «бунтовщики» очень обидел вас и ваших сторонников?
— Да, это величайшее оскорбление. Нас обвинили в сыновней непочтительности.
— Я уже собирался снять это обвинение, но разве почтительный сын может предъявлять «требования» к главе семьи? — и Господь взглянул на китайцев очень тяжело. Повисла тишина. По-моему, Эммануил пережимал. Он играл на грани фола. Неужели он собирался разгонять демонстрацию? Но, нет, видимо, он очень хорошо знал, что делает.
Вэй Ши посмотрел на Ли Сяо, и тот кивнул.
— Мы неправильно выразились, — объяснил худой китаец. — Это наше прошение.
И он снова с поклоном протянул бумагу Господу.
— Так не подают прошение государю! — резко сказал Эммануил.
Вэй Ши медленно опустился на колени, и Господь, наконец, принял бумагу и развернул ее.
— Гражданские свободы? Разве у вас их нет? Я не закрыл ни одной газеты. А то, что старые журналисты по привычке восхваляют меня, как раньше восхваляли наследников Юань Шикая — следствие их внутренней несвободы, а не моей цензуры. Кто мешает вам организовать собственное издание и писать там все, что вы хотите? Да вы это уже и делаете. В городе не сорвано ни одного дацзыбао. Так что я считаю вопрос исчерпанным. Относительно же организации новых студенческих изданий я готов поговорить с вами отдельно. Ведь вам понадобится поддержка. Как вы относитесь к этой идее? — и Эммануил посмотрел на коленопреклоненного Вэй Ши.
— Вы встаньте, встаньте! Вы же сейчас ко мне не обращаетесь.
Китаец поднялся на ноги.
— Так, дальше, — продолжил Господь. — «Чиновники-взяточники». Я очень благодарен вам за помощь. Я старался сохранить как можно больше постов за ханьцами, и потому люди недостойные тоже могли остаться на своих должностях. Разумеется, так быть не должно. Но мне нужны списки. Тогда я прикажу провести расследование по каждому отдельному случаю. У вас есть списки?
— Да! — Вэй Ши достал еще одну бумагу и, преклонив колени, отдал ее Господу. И я готов поклясться, что теперь китаец сделал это с энтузиазмом.
Эммануил пробежал глазами документ.
— Хорошо, разберусь. Так, относительно «бунтовщиков». Ну, что же, теперь я вижу, что вы не бунтовщики, и больше никто не посмеет вас так назвать. И, наконец, о том, чего нет в этом документе, но о чем все вы думаете, и что написано на ваших плакатах и в дацзыбао. Я имею несчастье не быть ханьцем. Признаться, это обвинение меня удивило. Я не ожидал от людей столь умных и образованных, как пекинские студенты, такой ограниченной политической идеологии. «Поднебесная империя» никогда не означала государство только ханьцев. «Поднебесная» означает «под небом», под всем небом — то есть вся земля. Помните надпись на Ланьетайской стеле[42]: