Аппендикс

Утром, пока, счастливые, мы хрустели сухарями, запивая их молоком, дети старухи, которые жили в избе по соседству, позвонили в санаторий, и днем нас повезли на маленьком грузовике обратно. Тем временем моя мать и сестра тоже поехали в эту деревню, по дороге их застала метель, и в санаторий приехала почему-то только моя сестра. Я надеялась, что теперь меня заберут, но мне опять пришлось остаться. На следующий день на линейке с позором меня сместили с поста командира отряда. Маринку забрали домой, а меня Геннадий Палыч, сославшись на мою постоянно повышенную температуру, по знакомству или из жалости устроил в лазарет. Я жила через большую дорогу от всех, на краю поля, в отдельной палате на четверых, помогала сестре Маргарите топить печь и слушала радио. «Одна снежинка еще не снег», – пело оно, а я смотрела на огонь и думала, что мне хотелось бы стать просто голосом, таким легким, и звонким, и холодным, как ветер, чтоб разбивать им стекла, воскрешать мертвых и превращать слезы в звезды.

Предпоследняя

Romasummusamor

Палиндром, обнаруженный при раскопках подземной части церкви Санта Мария Маджоре

В этом месте река раздваивалась, а потом сходилась вновь. Я смотрела на мутную воду и шла против течения.

Как ярко горел Сириус в то последнее утро!

Гори-гори ясно, чтобы не погасло. Горе и гореть – это ведь только на первый взгляд кажется, что ничего общего.

Горел ли он так ярко только для нас? Псица это была или трехглавый Цербер?

Передвигаясь внутри извилистого пространства своего помутневшего сознания, я отыскивала в нем двери и на этот раз выбегала вслед за Валом. Будто змеиную кожу, он сбросил у меня свою вторую куртку и пошел в сторону моста.

За день до этого гадалка нагадала или даже накликала мне беду. Почему вообще мысль о беде просочилась в меня? А что, если она была послана моим подсознанием как вестница борьбы с кошмаром оказаться затворницей отношений? «Привычка свыше нам дана», – пела няня и вязала чулок. А я нет, я ведь бежала привычек, как Колобок, в поисках собственной начинки, собственного вкусненького «Я».

Вот некое вместилище дрындит по дороге в поисках своего наполнения, но вдруг начинает закашивать в сторону одной зоны, в дальнейшем оказывающейся военной, где все разделяется на два, понимается двойственно, поется на два голоса, а скорее в унисон, потому что в каждой дėвице живет Руфь, готовая похоронить самое себя в другом. Вал, значит, сулил мне гибель, и неосознанно я притянула беду, дабы спастись. Выходило, значит, что мое «Я» было тухлятиной, а сама я – пирожком с отрыжкой.

Или же мысль о беде была притянута желанием первой выскочить из любовного огня? Не спалить бы пух. Внизу уже расстелили матрасы, чтоб курице было мягче приземлиться. Или я хотела сама закончить то, возможный обрыв или истончение чего меня страшили? Если б только, конечно, они не оказались спровоцированы какими-то почти стихийными событиями.

Вал и сам отлично вскрывал замки и всегда, будто дитя, страшился быть запертым, умел выбираться из ловушек. Не с обеих ли тогда сторон была задействована энергия разрушения, пусть мы и не могли наглядеться друг на друга?

Этот остров лежал на перепутье всего, вне священной территории города и был издавна связан с ритуалами излечения. Здесь оставляли старых и больных рабов умирать, а кто излечивался, получал свободу. В третьем веке до нашей эры змеистый бог реки позволил поселиться на земле из затвердевшей глины и наносного песка настоящему змею, персонификации бога Эскулапа. В портиках его храма спали новенькие. В снах они ожидали исцеляющего знака, разгадки болезни. Кома как раз и означало «глубокий сон», и, может быть, и Валу в конце концов могла быть дарована свобода, только заснул он не по благости жрецов с их тайными отварами и курениями, а потому, что Геракл стукнул его по башке. Геракл был для меня загадкой. Расколоть бы ему этот его сплюснутый орех и найти там в трухе объяснение, иглу Кощея.

В средневековье на острове принимали чумных, а название больница получила от фразы-припева монахов. Они просили подаяние для своих пациентов: совершайте добро, братья, совершайтедобробратья. Вал спал в Совершайтедобробратья, а я пыталась найти лазейку в его сны. Святой Джованни по кличке Божий выносил расслабленных из огня, спасал их от наводнения, будто Петр Первый, был такой фильм, я видела его, когда мне было пять лет, мать осталась в зале, а отец вынес меня на руках, это был кошмар, черная вода бушевала, а я все равно таращилась, чтоб увидеть еще что-нибудь перед выходом на свет. У Петра Первого были кальсоны, как у моего отца, или я что-то путаю, но вот невероятное различие: современные мужчины не носят кальсон, а между тем… Что между тем? Все равно, в кальсонах или нет, до них не достучаться.