Апраксинцы

— Знаете братцы, сегодня Степанъ Соницынскій чуть не влопался. Стоитъ, знаете, на порог у лавки, а я напротивъ его, вдругъ бжитъ какая-то штучка, а Степанъ посмотрлъ на нее, мигаетъ мн, да и говоритъ: Иванъ, вершай! Смотрю я, а она поровнялась съ нимъ, да и шепчетъ: «здравствуйте, Степанъ едорычъ»! Какъ, я говорю, разв ужъ у васъ того? «Какъ же, говоритъ, на мази дло»; да знаете, не запримтился, а евонный-то хозяинъ сзади стоитъ. Запужался Степка. просто въ лиц измнился малый. А самъ-то какъ на него посмотрлъ, что у меня вчуж мурашки по тлу забгали.

— Что за важное дло, что только посмотрлъ? Нтъ, братъ, у нихъ житье важное, не въ примръ лучше нашинскаго, возразилъ Тихонъ, мужчина лтъ тридцати съ рдкой, клинистой, какъ-будто выденной молью бородкой. — О святой всмъ молодцамъ праздничныхъ дали, Чихова въ деревню отпустилъ, а у насъ что? Онъ началъ говорить тише. — Хоть-бы теперича меня призвалъ самъ при разсчет. «Вотъ, говоритъ, Тихонъ, я тобой доволенъ, вотъ ты, говоритъ, забралъ у меня столько-то, а за мной имешь сто пятьдесятъ рублевъ; служи, говоритъ, я тебя не оставлю!» Я ему въ ноги. Иванъ Васильичъ, говорю, не оставьте! позвольте въ деревню създить, такъ ужъ нельзя-ли моихъ-то деньжонокъ рублевъ пятьдесятъ мн выдать? Какъ напустился на меня; «Это что? говоритъ, прошлымъ лтомъ здилъ, нонече опять?» Нтъ, говорю, три года не былъ. «Куда теб пятьдесятъ, пятнадцати довольно?» Жен, говорю, да своимъ гостинца свезть нужно. Вдь, не далъ: «избалуешься, говоритъ, у меня цле будетъ, не бойся не пропадетъ, а вотъ теб двадцать рублевъ бери!» Ну, посудите, братцы, какъ мн съ этими деньгами въ деревню хать, да тутъ и понюхать не хватитъ! Я просить: затопалъ на меня, залаялся и выпихалъ изъ горницы.

— Да ужъ что говорить! аспидъ, а не человкъ! хладнокровно замтилъ Иванъ, началъ потихоньку брянчать на гитар и заплъ дребезжащимъ теноркомъ:

«Сердце ноетъ, духъ томится.»

Пропвъ этотъ стихъ два раза, онъ сейчасъ же измнилъ свой голосъ въ басъ, предварительно стянувъ ротъ въ одну точку, какъ-будто хотлъ свистнуть и продолжалъ:

«Гд любезная моя?

Ай нтъ ея, ай нтъ ея!

Ай нтъ ея!»

— Не могу! проговорилъ онъ, сорвавшись.

— Шалишь, братъ, гд теб? съ Мочаловымъ сравняться хочешь’? — у того, значитъ, сила….

У окна сидли двое и играли въ шашки.

— Дамка, проговорилъ одинъ.

— И у насъ.

— А я ее съмъ! Сълъ, да и фукь! — не звай!

— Мы, братецъ, безъ фуку играли. Поставь!

— Для чего?

— Такъ поставь!

— Нтъ, братъ, отдумать. Шалишь!

— Ну, ну, ходи!

— Разъ.

— Два. А вотъ и заперъ въ двухъ мстахъ; ребята, въ двухъ мстахъ заперъ! припасай три копйки!

— За что? да ты рукавомъ двигаешь!

— Нтъ, братъ, Тихонъ, давай три копйки!

— Ну, бери; подавись ими! Чортъ съ тобой! Не хочу больше играть!

— А коли ты ругаешься, возьми твои три копйки, къ гробу на свчку пригодятся!

— Ну, ребята! вотъ сегодня смялись на линіи, такъ смялись, началъ Никифоръ, парень лтъ двадцати двухъ:- Гришуха Порховской, вотъ что съ пасхи къ нему присталъ [17], стоитъ на порог, да пьетъ чай, а Боберъ-квасникъ мимо идетъ: «кваску, говоритъ, не хочешь-ли?» А Гришуха его и ну дразнить: «на билліард продулъ пять цлковыхъ, да сукно продралъ — три, — восемь». Боберъ смерть этого не любитъ, ругаться сталъ, ругаетъ его на чемъ свтъ стоитъ; а Гришуха знай его дразнитъ, да аршиномъ будто шара длаетъ. Разозлился Боберъ, поставилъ кувшинъ къ сторонк, да какъ бросится на Гришку, вцпился, да и ну таскать, — насилу отняли, какъ. зврь дикій разсвирплъ!

Иванъ напвалъ другую псню:

«Было дло подъ Полтавой,

Дло славное, друзья!

Мы дрались тогда со Шведомъ

Подъ знаменами Петра.»

Послдній стихъ онъ кончалъ по-солдатски: то-есть скороговоркой, какъ-бы отрубя.

Но здсь случилось маленькое обстоятельство, которое на время прервало вс занятія. Въ сосдней комнат заскрипли чьи-то сапоги, и вскор на порог появился хозяинъ, толстый мужчина съ бородой и въ длиннополомъ сюртук, застегнутомъ на пуговицы. Увидя его, молодцы повскакали съ мстъ. Иванъ спряталъ за собой гитару и прижался къ шкафу, только такъ неловко, что на ней съ трескомъ лопнула струна; Тихонъ началъ ковырять у себя въ носу, а Никифоръ дышалъ на стекло окна и выводилъ по немъ пальцемъ какіе-то вавилоны. Обозрвъ своимъ грознымъ окомъ плебеевъ, хозяинъ проговорилъ:

— Все глупостями занимаетесь! нтъ, чтобы дломъ заняться.

Онъ сказалъ это такъ; чтобы показать всю безнравственность ихъ поступка, въ сущности же онъ и самъ не зналъ, чмъ они должны были заняться.

— На воскресенье это музыку играть, да псни бсовскіе пть! что вы басурманы что-ли? Нмцы вы? Чего развозились? Это все твои зати! обратился онъ къ Ивану, который прижался къ шкафу еще крпче прежняго, отчего началъ трещать даже и самый остовъ гитары.

— Книгъ накупили! продолжалъ хозяинъ, подходя къ комоду, на которомъ лежали «Черный гробъ и кровавая звзда» и «Псенникъ:- и безъ того головы пусты, а то еще вздоромъ ихъ набивать! Чтобъ не было ихъ! а то вс въ печь побросаю.» Слышите! добавилъ онъ и съ сознаніемъ собственнаго достоинства и власти вышелъ изъ комнаты.

Вс начали приходить въ себя.