Апрель

— Кстати сказать, Ульянов, — вертикальная складка над переносицей обер-прокурора обозначилась резко, глубоко, узкие губы сжимались после каждого слова решительно и быстро, — почему вы даете разные показания о том, как вы попали в Парголово?

— В каком смысле разные?

— На следствии вы показали, что сами вызвались давать уроки сыну Ананьиной, а суду говорите, что предложение об уроках вам сделал Новорусский.

— Мне трудно держать в памяти все то, о чем я говорил на следствии.

НЕКЛЮДОВ. Новорусский интересовался узнать, имеете ли вы что-нибудь для перевозки на дачу Ананьиной?

САША. Я отправился в. Парголово помимо Новорусского и на даче его не видел. Я встретил там Ананьину, и она ничего не спросила у меня относительно моих вещей и не интересовалась, что именно я привез.

Неклюдов вплотную подошел к барьеру. Теперь Саше были видны даже маленькие красные точки на его сероголубоватых зрачках.

— Сколько человек было в семействе Ананьиной?

— Двое.

— Кто именно?

— Она, дочь и маленький сын.

— Так двое или трое?

— Если считать и мужа дочери, то четверо.

— А младшего брата Новорусского вы знали?

…Что-то произошло в последнем ряду. Саша тревожно перевел взгляд с лица прокурора на то место, где сидела мама, и не увидел ее.

Он тут же нашел ее — Мария Александровна, опустив голову, боком двигалась между креслами к центральному проходу. Словно почувствовав на себе его взгляд, она подняла голову, растерянно улыбнулась, но тут же лицо ее снова приняло болезненное выражение, горько изломались брови… Мама вспомнила, наверное, что Неклюдов — бывший папин ученик…

И вот теперь этот бывший ученик, на образование и воспитание которого Илья Николаевич тратил свои силы и знания, клюет, как ястреб, его сына, допрашивает его с особым старанием, еще злее и немилосерднее, чем даже сами судьи… Да, смотреть на это было тяжело.

Саша чуть было не позвал ее, когда она подошла к дверям, но сдержался и только крепче сжал отполированные, видно, не одним десятком рук деревянные перила решетки.

Стоявший около входных дверей судебный пристав открыл перед мамой дверь.

Дверь закрылась.

Мама ушла.

И снова, как тогда, в Петропавловке, при вручении обвинительного заключения, он почувствовал, как бешено полыхнуло в нем жаркое пламя ненависти к обер-прокурору Неклюдову, как неудержимо распрямляется под сердцем пружина, распрямляться которой не позволял он так долго.

— Господин председатель суда, — повернулся Саша к Дейеру, — я прошу вас вернуть обер-прокурора Неклюдова на то место, на котором положено находиться обвинению в процессе судебного заседания.

В зале повисла тишина. Такого здесь, кажется, не было еще ни разу. Чтобы обвиняемый указывал прокурору место, где тому следовало находиться? Ну, знаете…

— Э-э… Ульянов, — нерешительно начал Дейер, — вследствие чего вас не устраивает теперешнее местонахождение прокурора?

— Вследствие дурной привычки господина Неклюдова вести себя в судебном заседании, как в цирке.

Дейер растерянно молчал.

Взглянув в упор на Неклюдова, Саша увидел, как кровь отхлынула от бледных щек прокурора. Бесцветные глаза с красными точечками и прожилками налились яростью, заискрились нечеловеческим, почти животным блеском. Так жестоко Неклюдова не оскорбляли еще ни разу в жизни.

«Это тебе за маму, негодяй! — думал Саша, не отводя взгляда от прокурорских глаз. — За ту боль, которую ты причинил ей своим эффектным выходом — позер, клоун, шаркун».

Между тем первоприсутствующий по-прежнему молчал. В практике Дейера никогда еще не было случая, чтобы подсудимый публично оскорблял прокурора. И где? В зале Особого Присутствия, где от каждого слова прокурора зависит жизнь подсудимого…

В зале нарастал шум. Публика была недовольна тем, что председатель суда так долго не может найти способ защитить прокурора.

— Ульянов, — все так же нерешительно заговорил Дейер, — вы прибегаете к недозволенным средствам…

— А разве средства, к которым прибегает этот господин, — Саша показал рукой на Неклюдова, — дозволены? Кого он хочет запугать своим эффектным поведением? Подсудимого — и без того уже лишенного всех прав, всех возможностей сохранить свое достоинство? Почему же вы, господин сенатор, позволяете прокурору оказывать воздействие на чувства родственников и близких подсудимого?

Разве страдания их и горе и без этого недостаточно велики?

Зал молчал. Тишина была непривычная, удивленная. И зрители, и судьи, и сословные представители, и все другие участники процесса смотрели на худощавого юношу с чуть продолговатым, взволнованным лицом и непримиримо пылающим взором, пожалуй, впервые с таким искренним и неподдельным интересом.

2

Неклюдов первым понял, что оставаться в прежнем положении нельзя прежде всего ему. Нужно сделать вид, что ничего не произошло. Не вступать же ему в полемику с этим Ульяновым.

Медленно повернувшись, прокурор невозмутимо вернулся на свое место, перелистал бумаги и, опершись руками о стол, взглянул на подсудимого просто и ясно, как будто и в самом деле ничего существенного и не произошло.