Апрель

Товарищи сначала недоумевали, обижаясь, но потом, видя, что объяснений он не дает, но знакомство прекращает твердо, подчинились этому негласному и неожиданному повороту в отношениях, догадываясь, что это не просто так, не случайная прихоть, не каприз.

…В дверь постучали. Неся перед собой лампу, вошла хозяйка квартиры в чепце и в накинутом на плечи большом пуховом платке. Свет, гоня перед собой темноту, пополз по стенам.

Хозяйка поставила лампу на стол, пристально взглянула на квартиранта. Из полумрака комнаты чужими, незнакомыми глазами, сумрачно, напряженно, исподлобья смотрел на нее молодой ее жилец, которому в эту минуту можно было бы дать не двадцать лет, как это было на самом деле, а все сорок.

— Что с вами, Саша? Вы нездоровы? — тихо спросила хозяйка.

Он поднял голову с ладоней, опустил руки.

— Нет, я здоров.

— У вас что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось.

— Вы какой-то странный сегодня, сидите один, в темноте. И вообще в последнее время я стала замечать перемену в вашей жизни. К вам перестали ходить товарищи…

— Нужно заниматься, три месяца осталось до окончания курса.

— Может быть, у вас какие-нибудь неприятности?

— Нет, нет, что вы! Какие у меня могут быть неприятности? Просто задумался… — Он поднялся со стула, заставил себя улыбнуться. — Нужно спать идти, завтра вставать рано…

Улыбка вышла неискренняя, деревянная, но хозяйка, кажется, успокоилась. Она взяла лампу, наклонила голову, прощаясь, и вышла.

Он вернулся в маленькую комнату и сразу лег на кровать лицом к стенке. Нужно взять себя в руки, нужно успокоиться! Все стали замечать, что с ним что-то происходит. Это плохо. Это очень плохо. Нужно перестать думать о покушении. Как будто ничего нет и не будет.

Нужно заснуть… Дышать глубже… Дышать спокойно и ровно. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать…

Сон не шел. Мысли путались, прыгали, перескакивали с пятого на десятое, всплывали отрывки недавних событий, наползали друг на друга неясные видения, туманные картины, тянулись к горизонту темные силуэты зданий, высились над ними зубчатые башни, крепостные стены красного кирпича, вспыхивали на солнце и падали вниз готические шпили…

…Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять, тридцать, тридцать один, тридцать два…

…Осень. Пылает закат в далеких перспективах Васильевского острова. Багровым светом озарены баржи с дровами и рыбачьи лодки на лилово-черной воде… Желтые листья шуршат на глянцевой, гладкой брусчатке мостовой, ветер гонит их вдоль прямого пепельно-пустынного проспекта… Беззвучным латунным пожаром горят окна домов… Брови горбатых мостов удивленно подняты над берегами каналов, опущены вниз ресницы деревьев.

…Тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять… сорок… сорок шесть…

Серый холодный многоводный простор Невы… Вереницы фонарей, зажженных еще до темноты вдоль голубых линий туманных набережных… Скорлупки лодок в металлически посверкивающих волнах… Чопорные колоннады невеселых дворцов… Солдатская готика церквей… Неуютные громады зданий…

…Сорок семь, сорок восемь… пятьдесят… пятьдесят четыре… шестьдесят три…

Мчится наискосок через Дворцовую площадь, сорвавшись с гранитной скалы, безмолвный медный император с остекленевшим навечно взглядом беспощадно выпученных глаз… Бросается к проезжающим каретам мертвый чиновник, хватает перепуганных тайных советников за лацканы шинелей, силясь поведать что-то, объяснить, рассказать… Бежит от дома старухи ростовщицы, спрятав на груди окровавленный топор, студент Раскольников… Бьется в рыданиях девочка-проститутка Соня Мармеладова…

…Шестьдесят девять… семьдесят один… семьдесят пять… восемьдесят…

Призраки, призраки, призраки витают над Петербургом… Августейший сын душит венценосного отца… Царствующая императрица лишает жизни мужа-императора… Судьбы огромной страны, многомиллионного народа решаются временщиками и фаворитами — какие еще чувства, кроме презрения, можно питать к потомку рода Романовых, ныне здравствующему императору Александру III? Какой еще участи, кроме немедленного физического уничтожения, можно желать этому мстительному наследнику коронованных уголовников, превратившему общественную жизнь страны в сплошное сведение счетов с интеллигенцией (поголовно виноватой, по его мнению, в убийстве его отца), ненавидящему из-за своей полуграмотности и необразованности всякое просвещение и всякую науку.

…Девяносто четыре… девяносто семь… сто два… сто шесть… сто одиннадцать…

Нет, сон положительно не шел. И счетом невозможно было успокоить нервы, до предела взвинченные ожиданием известий об убийстве царя. Никакими искусственными средствами нельзя было унять возбуждение мыслей и чувств.